Свадьба
Приближалась свадьба. Надо было сделать кучу дел, прежде чем дойдет до самого главного.
Первым делом Бенедикта пошла к дядюшке Рустику и напрямую спросила его, какие у нее есть варианты относительно правового статуса происходящего – потому что предположений у нее много, а надо знать наверняка. Дядюшка ответил, что она, соответственно, с точки зрения римского права не может выйти ни cum mano, ни sine mano, а до достижения Бертрамом гражданства будет считаться конкубиной. Что касается детей, то всегда есть старый испытанный способ, освященный еще Юлием Цезарем – усыновление гражданином. Правда, усыновление должно быть фактическим, а не формальным – хотя официальных критериев нет, усыновленный даже не обязан проживать в одном доме с усыновителем, но все-таки их отношения должны быть видны и понятны со стороны. Соответственно, усыновить могут либо Бертрама, либо уже будущих детей Бертрама. Бенедикта уточнила, а сработает ли, если Бальво, получив гражданство, усыновит Бертрама. Рустик задумался и наконец заключил, что, по-видимому, нет: усыновлять подобным образом мог бы наследный, полноценный, так сказать, гражданин, а не только что произведенный. А то этак половина варваров в один день гражданами станет. Бенедикта расстроилась (особенно со всеми этими усыновлениями дело очень пахло предательством), но решила, что до детей точно еще не меньше года, а за это время что-нибудь придумается.

Дальше пришла будущая свекровь Томирия смотреть приданое. Бенедикта очень надеялась, что мать в этом поучаствует – но ей снова было некогда, и девушка сама показала и туники, и теплые плащи, и покрывала на голову, и посуду – трехлепестковую ойнохойю, ярко-синий стеклянный кубок, оливочницу, запас оливок и римских трав для горячей еды. Томирия осталась довольна.

Бенедикта подумала, что мать, в сущности, не то что не любит ее, как ей казалось в детстве – а скорее вертится как белка в колесе, пытаясь удержать семью на плаву, и ей действительно некогда. Теперь Бенедикта это понимала и сама могла со многим справиться в одиночку – но как же обидно было, особенно в такие моменты, когда мама должна быть рядом.

Наконец, пришел день свадьбы. Бенедикте помогала собираться ее лучшая подруга – Сальвия Секунда, захватив с собой из семейных запасов хорошего вина. Совместными усилиями Бенедикте сделали свадебную прическу с венком, одели в положенную для свадьбы алую тунику – фламмей, и стали ждать жениха. Остальные члены обеих семей не покладая рук готовили огромный пир на весь город. Незадолго до отправки прибежала мать с последними наставлениями о супружеской жизни.

За Бенедиктой пришел Бальво и отвел ее в базилику, где уже ожидали епископ, Мурена и собственно жених. На улице у входа толпились заинтересованные гости. Епископ спросил, готовы ли они разделить жизнь друг друга и отныне быть друг другу мужем и женой. Оба с готовностью согласились – Бенедикта с облегчением отметила, что перед Господом они хотя бы нормальные супруги, а не то что в этом римском праве. Тут же был и дядюшка Феликс – он подарил молодым браслеты, которые они теперь будут носить вдвоем.

На выходе из базилики их наперебой начали поздравлять, да так много, что Бендикта даже растерялась – ей никогда не уделяли столько внимания сразу. Томирия ловко увела гостей рассаживаться в таверне, а молодые чинно проследовали последними, когда все уже сидели и первая суматоха улеглась. В честь новобрачных грянули здравицы. Бенедикта с удивлением отметила, что настолько роскошного пира на такое количество человек она еще не видела. Мало того – они первые в их поколении играли свадьбу, поэтому и сравнивать пока было не с кем.

Гости продолжали подходить и поздравлять, одаривая молодых. Ларция подарила Бенедикте прекрасное жемчужное ожерелье. Бенедикта с радостью отметила, что в каком-то смысле свадьба эта получилась благодаря Ларции, ведь не будь ее доброй воли отправить в школу готского парня, ничего бы не вышло. Ларция смущенно улыбнулась, ответив, что несколько иным образом представляла себе результат своего меценатства, но в любом случае прекрасно, что все так сложилось.

Подошли Томирия с Альдой Старой с большим круглым хлебом: по старинному обычаю новобрачным надо было разломить его, и у кого кусок окажется больше, тот и будет главным в семье. Бертрам буквально отщипнул горбушку, и полкаравая осталось в руках у Бенедикты. Похоже, это он нарочно, но чрезвычайно трогательно, подумала невеста.



Еще подошел почему-то Тарквиний, владелец похоронной конторы, и вручил Бертраму корзину разной еды и отдельно яблоко – с намеком, пожелав счастья молодым. Знала бы Бенедикта, почему именно Тарквиний – не удивлялась бы на обеспокоенные лица Томирии, Броны и Бальво, которых она в ином настроении представляла на свадьбе сына. Она даже поделилась своими сомнениями с Бертрамом – но тот решил, что у них, видимо, какие-то сложности с подачей блюд.



Подходили и другие – и галло-римляне, и готы – тоже поздравляли, дарили подарки. У Бенедикты даже руки закончились, вот сколько их было! Казалось, весь город радуется с новобрачными.

Но тут к молодым прошла Аттия – свекровь Ларции. Бенедикта поняла, что ничего хорошего сейчас не будет, но понадеялась, что, может быть, хотя бы сейчас удастся избежать скандала.
- Ну что ж, поздравляю. Подарить я могу, пожалуй, только собственные пожелания. Конечно, странный выбор – но хоть какой-то все-таки мужик. У других и такого нет.
- Вообще-то, он побольше римлянин, чем некоторые граждане!
- А ты не оправдывайся. Я же говорю – все лучше, чем ничего. А там, глядишь, и человеком станет, если повезет.
Бенедикта жалела, что нельзя просто так взять и выгнать со свадьбы немолодую матрону. Но, в конце концов, на всякой хорошей свадьбе обязательно найдется злая колдунья – так может, позудит, но хоть не сглазит. В конце концов, их епископ благословил.

Когда пир уже близился к завершению, Бертрам обратился к невесте:
- А теперь я тоже хочу подарить тебе подарок! По нашему обычаю я собрал тебе виттум с подвесками, которые символизируют тебя и нашу любовь.
У Бенедикты потемнело в глазах. Неужели началось то самое, чего она так боялась? Ей казалось, что Бертрам после свадьбы скорее сам переоденется в римское, чем начнет ее одевать в готское. Кроме того, он же обещал, что никто не будет препятствовать ей жить в новой семье римским обычаем! Бендикту разрывали противоположные чувства – и жалость к Бертраму, который так старался и хотел ее порадовать, и злость на себя, что в такой важный для них обоих момент она чувствует не то, что должно, и гнев на то, что ее вот так, исподволь, пытаются привести к готским обычаям... Невеста улыбнулась и поблагодарила, но про себя решила, что носить она все равно будет подарок Ларции.

Новая семья
Когда закончился пир, Томирия проследила, чтобы Бертрам на руках внес невесту через порог в свой дом – это тоже был старинный обычай. После этого, поскольку жилая часть представляла скорее большой общий зал, молодых препроводили в одну из комнаток постоялого двора – тут-то Бенедикта и оценила, насколько удобно быть в семье управляющего подобным заведением – никогда нет сложностей с помещением. С собой молодые взяли вина, оливок и Катулла. Несмотря на отдельное помещение, обоим все равно было чрезвычайно неловко и от этого смешно, но, говорят, это нормально для первого раза.

Смотреть на молодую сбежалась вся семья и еще родственники и знакомые. Зашла речь о римской учености – одна из юных готок была гражданкой по рождению, но не знала ничего из того, что умел Бертрам (тут Бенедикта еще раз посокрушалась, что гражданство не дают по праву образования). Бенедикта объяснила, что в школе обучают риторике и диалектике – искусству складно говорить и искусству из противоположных вещей выводить общее заключение, как бы примиряющее эти две мысли, и что хорошо бы тем, кто хочет стать гражданином или породниться через свадьбу, этому научиться. Совсем сложная наука – стихосложение, ее умеют не все, но все могут читать те стихи, что уже сложены. Готы дивились незнакомым словам и просили примеров. Бенедикта прочитала несколько из греков – начало «Илиады», чтобы продемонстрировать гекзаметр и красоту языка (других, более нежных греков типа Мимнерма она приберегла для Бертрама лично). Весь дом пораженно замолчал.

Бенедикта начала привыкать к новым родственникам. Справедливости ради, она и раньше частенько тут бывала, так что все эти люди были ей уже известны, но знакомые и родственники – не одно и то же. По-прежнему самым благожелательным и надежным выглядел Бальво. Жаль только, что у него тоже никогда не было времени, как и у матери Бенедикты. Видимо, такова судьба всякого кормильца семьи... Хотя, справедливости ради, Бенедикта научила Бальво подписываться – он, знавший только цифры, теперь мог написать “Balvus Calvus” и тем заверить документ.

Томирия импонировала Бенедикте, но тут все было непросто. Уж очень различалось то, что Бенедикта видела, и то, что рассказывал о матери Бертрам. Даже если она и тянулась к римскости, поддерживая сына в его стремлениях – все равно она оставалась алеманкой, в меховом жилете, крупных грубых серьгах и с вечным восклицанием «Хвала богам!», от которого Бенедикта каждый раз кривилась, но ничего не говорила – как-то невежливо указывать старшему, что тот – плохой христианин, хоть и ходит иногда на литургию, но по правде, кажется, так и не верит. Да и не складывалось у Бенедикты с прозелитизмом. В общем, Томирия – непростая женщина, и непонятно, докуда простирается ее благоволение к Бенедикте и в каком месте оно может закончиться.


Две сестры-алеманки, Томирия и Брона

Но было и то, что Бенедикте невероятно нравилось – это то, как Томирия и Бальво любили друг друга. Несмотря на суровость готских нравов, это было видно во всем – как она подавала ему миску похлебки, поправляя на нем плащ, как он проходя мимо, обнимал ее. Они были похожи на идеальных супругов и идеальных родителей, которых не было у самой Бенедикты – мать и в лучшие времена относилась к отцу гораздо холоднее, чем эти двое. Втайне Бенедикта мечтала о том, что их брак окажется таким же. Правда, точно таким же он будет вряд ли – Бенедикта с момента знакомства привыкла думать о Бертраме немного свысока, как о младшем, которого скорее нужно наставлять и направлять, чем почитать. По крайней мере, почтения пока не выходило, но плохо ли это, Бенедикте было неизвестно. Она собиралась спросить об этом епископа – но потом подумала, что может знать холостой епископ о браке, какой смысл его об этом спрашивать?



Еще была Брона, сестра Томирии. Несмотря на ее исключительную вежливость и учтивость, от Броны шел запах неявной опасности, глаза ее полыхали чем-то темным и диким, и в ее присутствии Бенедикта всегда чувствовала себя как кролик в присутствии рыси. У нее все время были какие-то свои, неведомые Бенедикте, дела – например, однажды она с удивлением встретила ее в Круге равных в качестве бойца. А ведь уже немолодая женщина!



Непонятно, что же с ней не так – а что-то было явно не так: замуж не вышла, живет не у себя в племени, а в городе при замужней сестре, да и в целом ей бы на лошади скакать и в битвах драться, а не подавать с улыбкой еду постояльцам.



Вскоре после свадьбы Бенедикта спросила Брону, чем они все были так озабочены на пиру. Та ожгла ее черными глазами и жестко ответила, что не стоит спрашивать о том, о чем потом будешь жалеть, что узнал. И снова вернулась к своей учтиво-ускользающей манере:
- Озабочены? О нет, тебе показалось! Нужно было накрыть так много столов – на вашей свадьбе был весь город, мы так утомились!

Конечно, клан был гораздо больше – у Бертрама была бабушка, сестры, кузен Оттор – но все они довольно равнодушно отнеслись к появлению в семье активного очага римскости, точнее сказать, аккуратно его избегали. Ну что ж, не все сразу.
Однако слово свое Бертрам сдержал – Бенедикте действительно никто не препятствовал в ее образе жизни. Она продолжила одеваться по-римски, добавив на голову цветастое покрывало в знак замужества, регулярно навещала материнский дом, ходила на литургии, встречалась с пока еще незамужними подругами – словом, супружеская жизнь ее всячески устраивала.

***
Вскоре после этого на форуме объявили, что в стране новый император – Феодосий. Этот Феодосий, по-видимому, крепко любил христиан и так же крепко не любил неграждан, потому что эдикты он издал следующие: запрещены браки между гражданами и негражданами (непонятно, имел ли закон обратную силу), а также негражданам запрещено сидеть за одним столом и жить под одной крышей с гражданами. Тут Бенедикта спросила себя, как бы из этого выпутался дядюшка Рустик, и поняла, что про лежание в триклинии ничего не сказано, а что до «одной крыши» - постоялый двор состоит из множества разных построек с разными крышами, так что никакой сложности с этим тоже быть не должно. Хорошо понимать принципы римского права! Вторая часть эдиктов восстанавливала права христиан в просвещении и иных сферах, отменяла налоги церковей, а также запрещала все иные культы помимо христианства; выморочное имущество, а также имущество упорствующих язычников предписывала отдавать церкви, и еще ряд подобных указов.
На ближайшей литургии (на которой снова размер общины не очень изменился против обычного) епископ был, кажется, еще более озабоченным, чем во времена гонений Юлиана.
- Братья и сестры, похоже, что любовь императора к нашей вере еще более разрушительна, чем ненависть. Я хочу, чтобы вы это знали: я не буду брать наследство и иное имущество в свою пользу, а буде таковое случится, передам дуумвирам на нужды города. Те деньги, что мы сэкономим на налогах, я призываю складывать в кассу взаимопомощи, откуда смогут получать их оказавшиеся в беде члены общины и не только. Самое сложное – с запретом всего остального. Что делать, например, с алеманами, которые точно не пойдут креститься из-под палки, да и я их не потащу? По-видимому, я пойду к нм на переговоры с предложением принять оглашение: оно их ни к чему не обязывает, но выведет этих несчастных из-под удара императорского правосудия.

Еще некоторое время спустя (возможно, с подачи законов против неграждан) гражданство выдали сразу нескольким готам, в том числе Бальво. Бенедикта невероятно обрадовалась – вот наконец-то свершилось то, что они показывали в своей выпускной пьесе! Правда, не все было так радужно: помимо несомненно достойного Бальво и еще ряда уважаемых готов, отслуживших в легионе и достаточно пропитавшихся римской жизнью, гражданство получили еще некоторые, кто даже, пожалуй, на латыни и двух слов не свяжет, не говоря уже о прочих заслугах – однако получили же! Подруга Афрания, дочь дуумвира (дядюшка Феликс уже давно был освобожден от должности и едва не лишился головы за недоимки налогов), призвала Бенедикту не медлить, а направить Бертрама к дуумвирам, чтобы они объяснили ему, что делать. Бенедикта возблагодарила дружбу и немедленно побежала искать Бертрама. Правда, ни в тот раз, ни в несколько следующих ему не повезло – то часы неприемные, то чиновники заняты, то эта возможность уже закрылась...

***
Однажды Бенедикта шла по форуму и заметила, насколько много надписей развелось на некогда белых стенах домов и даже на трибуне. Взгляд ее упал на огромную надпись «Castra Regina – penis canina» на стене напротив школы. Ну, уж это ни в какие ворота не лезет!
Сначала Бенедикта думала призвать на помощь Атаульфа, жениха Афрании. Два добрых дела согласно своему зароку он уже сделал, а вот третье все никак не подворачивалось, хотя время шло и шло. А тут – отчистить городские стены от скверны, чем не доброе дело, которое могут подтвердить все жители города? Но вдруг ей пришла в голову идея получше, как исправить положение так, чтобы не сбивать всю штукатурку. Она взяла у игравших рядом детей ведро с красной краской и четко дописала в нужном месте NON.
Пока она любовалась делами рук своих, из дома матери вышел дядюшка Рустик.
- Что я вижу! Бенедикта, неужели ты, воспитанная девица и молодая матрона, пишешь на стенах?
- Э, дядюшка, я не пишу на стенах, а исправляю фактическую ошибку! Вот посмотри.
- Хм... Да, действительно.

***
Однажды вечером Бертрам пригласил Бенедикту на важный разговор.
- Знаешь, я понял, кем я хочу быть. Я подумал и понял, что мне нужно стать священником. Только я не знаю, справлюсь ли...
- Точно! Как я сразу не догадалась! Это же гениально – ты сможешь применять и риторику, и все остальное, и не заниматься при этом тем, что тебе противно! Опять же, сейчас у священников появляются деньги на жизнь – но это ненадежно, конечно, потому что следующий император опять возьмет и с легкостью все отменит – но тут уж община не бросит, выживем. А ты не переживай, точно справишься. Вспомни, как ты выиграл поэтический турнир или выступал в спектакле! А тут не сложнее – литургия и другие молитвы по случаю уже написаны, там ничего придумывать не надо, а с проповедью научишься со временем. Епископ тебе поможет, я уверена! А кстати, ты им говорил?
Вскоре Бертрама рукоположили, и оба священника были счастливы новой паре рук на их непростом поле.

Философский кружок в термах
Однажды вечером Бенедикта решила воспользоваться несколько неконкретным предложением Ларции посетить женское собрание в термах, раз она уже тоже матрона, хоть и юная. Постучавшись у входа, она выяснила, что женское собрание пока не началось, а пока идет философский кружок, на которое собираются граждане обоего пола, но что ей рады и там. Слегка поколебавшись – она еще не была в термах в смешанной компании – она присоединилась к собранию.

Термы, как всегда, были божественны. После холодной придунайской ночи растянуться на лавке в клубах пара – что может быть лучше? А лучше были разговоры – точнее, рассуждения на тему сопоставительных достоинств разных текущих философских школ, в первую очередь неоплатонизма. Заправляли беседой сама Ларция и ее родственник Фурий, тоже живое воплощение римскости от речей до кончиков сандалий. Также присутствовали Лукреция Марцеллина, Афрания Проспера и еще некоторые граждане.

Ларция как истовый неоплатоник объясняла, как именно в своей жизни она воплощает эти идеалы. Внимательно послушав, Бенедикта заметила, что все сказанное вообще-то очень напоминает христианство, и странно, что она не там в таком случае. Ларция отвечала, что в христианстве как-то слишком просто выглядит эта идея всеобщего загробного спасения. Лукреция присоединилась – а как же свобода воли, если я, например, могу не хотеть этого прощения и спасения? Если я считаю, что мне это не нужно? Фурий как эпикуреец вообще настаивал, что после смерти ничего не будет, поэтому он сейчас здесь, в жарких термах с хорошим вином и умными беседами, потому что так и должно проводить жизнь, пока она не закончилась.

Говорили, поддавали пару, выходили во фригидарий пить воду и вино, отдыхать. Во время одного из таких выходов в дверь постучали. Оказалось, что там два приезжих италика в компании Аттии. Ларция была непреклонна: это ее кружок, и поэтому ноги Аттии на нем не будет, поскольку она не хочет ее на нем видеть. Свекровь что-то обиженно прошипела и удалилась – кажется, она была нетрезва, но страшно подумать, что ждет наутро Ларцию, если старуха вспомнит, как унизила ее невестка! Пришедшие же граждане присоединились к рассуждениям.

В голове Бенедикты, полулежащей на лавке, роились разные мысли. С одной стороны, термы настолько физически приятны, что думать о чем бы то ни было непросто. С другой, тут настолько интересные разговоры, что очень жаль, что нет Бертрама. С третьей стороны, его не пустят, потому что он негражданин – а вот как он отнесется к тому, что она сейчас в термах в такой компании? Вот епископ ее точно осудит. С четвертой – именно так Бенедикта и представляла себе настоящую философию – у каждого свое течение, своя точка зрения, он способен ее обосновать, и сразу видно, насколько велик и разнообразен мир за пределами христианства – общаясь в основном внутри общины, часто об этом забываешь. И вот это вот разнообразие казалось Бенедикте ценнее, чем то, чтобы все стали христианами – тем более что аргументы против христианства здесь звучат серьезные, и надо понять, как к ним относиться. Но, пожалуй, пока работают термы, а в них спорят приверженцы разных философских школ – Рим стоит.
Комментарии: 9