Дела церковные
Как-то Бенедикта заметила, что причастие в конце литургии проходит в напряженном молчании. Вроде как каждый занят в конкретный момент, но пока всё пройдет – все просто стоят и ждут. И она пришла к епископу с предложением – может, петь в процессе что-то душеспасительное? И красиво, и стоять нескучно. Епископ предложению очень обрадовался и всецело одобрил. Бенедикта тоже очень обрадовалась: до сих пор она чувствовала себя в общине маленьким ребенком, от которого никакого толку – всегда что-то важное делали старшие, отец, мать, тетка-диаконисса – а тут вроде как очевидная польза. Опять же, Бертрам стал священником и теперь тоже сослужил епископу и Мурене – ему доверяли читать молитвы в процессе литургии. Бертрам стоял у алтаря, высокий и какой-то незнакомый, и читал мощным глубоким голосом, о котором не подозревала раньше даже Бенедикта. Ей очень хотелось не отставать от мужа – и теперь она пела во время евхаристии.

А вопросы к епископу все накапливались. Как ей теперь вести себя с мужем, когда он уже не просто давно знакомый Бертрам, а еще и священник? Может ли епископ помочь Бертраму получить гражданство – ведь тот все время свое теперь посвящает церкви, и ему некогда заниматься бумагами и прошениям? Почему ее непрестанно мучают сомнения, и она никак всей своей душой – не для других, а для себя – не может сказать, что христианство для нее единственно верно? Почему некоторые называют себя христианами, когда им удобно, но при этом не ходят на литургию и ничего другого тоже не делают – и что же, они после этого так же попадут в царство небесное, как и те, кто молится с утра до ночи? Очевидно, епископ знает на них ответы – это Бенедикта по молодости еще не успела их узнать. А на обстоятельную беседу у него никогда нет времени, потому что он занят гораздо более важными вещами, чем любопытство юной прихожанки – например, именно его словом пока держится хрупкий мир между Кастра Региной и племенем алеманов, которые стоят под стенами, и еще тысячей дел, о которых Бенедикта даже не догадывается.

Настал день исповеди. С самого утра Бенедикта задумалась о том, что сделала не так и о чем из этого она сможет сказать прилюдно. И тут как громом поразило ее известие – отравилась Лукреция Марцеллина, та самая, с которой они накануне беседовали в философском кружке. Отравилась намеренно, выпив яду, поскольку пришла к выводу, что в том мире, в который превратился ее Рим, она больше жить не может. Бенедикта не находила себе места от волнения. Жаль ли Лукрецию? Несомненно. Смогла бы Бенедикта ее отговорить, окажись рядом в нужный момент? Точно нет, потому что не в школе, а со взрослыми ее ораторские навыки были пока чрезвычайно слабы, и даже на кружке она почти ничего не смогла внятного сказать. Стала бы Бенедикта ее отговаривать, если бы оказалась рядом? Тут Бенедикте вспомнился манифест на дверях дома Сальвиев, где живет ее лучшая подруга: "Мы не христиане, но уважаем все религии". На этот вопрос Бенедикта себе ответить не могла, потому что здесь римлянка вступала в ней в противоречие с христианкой: уныние и самоубийство – грех, но не здесь ли лежит свободная воля человека и его способ проявления себя в мире? Безотносительно того, что Бенедикта была несогласна насчет того, что Рим уже не тот – не достойнее ли уйти самостоятельно, если ситуация перестала тебя устраивать, а сделать с ней ты ничего не можешь, чем ждать, пока все скатится в фарс? Непонятно!



Началась исповедь. Это всегда сложное испытание, потому что надо вслух перед общиной и Господом покаяться в своих грехах (точнее, лучше в каком-то одном, а то слишком долго получится), что, конечно, непросто. Опять же, иногда узнаешь о своих ближних что-то такое, чего, пожалуй, предпочел бы не знать. Бенедикту вывели из размышлений слова Бальво, который каялся в том, что задумал нечто большое, но ни с кем не посоветовался. Епископ ответил, что тому следует обсудить это дело с кем-то из общины.



Настала очередь Бенедикты.
- Грешна в том, что, находясь в собрании язычников, не приложила всех усилий к тому, чтобы склонить их к христианству. Один человек из того собрания теперь мертв, и значит, никогда не сможет уже попасть в Царствие Небесное. И часть вины за это на мне.
- Раскаиваешься ли ты в этом?
- Раскаиваюсь.
- Тогда иди и неси слово Божье тем, кто пока не уверовал.

Разговор с епископом
После исповеди и литургии епископ с Муреной пришли обедать в дом матери. Бенедикта поняла, что это прекрасный случай, чтобы наконец поговорить с епископом – если не с глазу на глаз, то хоть как-то, хотя бы за столом, иначе ее просто разорвет от накопившихся вопросов.



- Отче, а что я должна делать как жена священника? Как раньше общаться с Бертрамом, было в целом понятно, а теперь совсем неясно. Ведь теперь он какой-то особенный?
- Как и раньше. Он такой же человек, как и был. Помогай ему, поддерживай, делай что-то для общины, что в твоих силах. Впрочем, ты уже делаешь - например, ты чудесно поешь и сама это предложила, литургия заметно украсилась. У Бертрама большое будущее, из него выйдет отличный пастырь – просто люби его.
- А потом, если решишь делать больше, чем сейчас, ты сможешь стать диакониссой, как я, - добавила тетка Кандида.
Мысль о диакониссе почему-то не приходила Бенедикте в голову. Возможно, потому что тетка была незамужней, и эта должность ассоциировалась у Бенедикты с чем-то вроде весталки? В любом случае это выглядело интригующе – только сначала надо было разобраться с тем, как помирить внутри римлянку и христианку.
- А скажи, грешно ли заниматься философией в термах?
Епископ посмотрел озабоченно и быстро переспросил:
- А что именно вы делали?
- Беседовали.
- Ну, если не было разврата, то большого греха в этом нет. Термы – уважаемая римская традиция, чистоту поддерживать важно. Конечно, хорошо бы, чтобы люди собирались одного пола...
- А вот на философском кружке я слышу разные мнения о том, что не так в христианской доктрине. Что мне делать с этим?
- А что, например?
- Ну вот например, идея спасения. Положим, есть два человека – один все соблюдает, ходит на литургии и молится, а другой ничего не делает, только называет себя христианином. И что, Бог одинаково их простит? Какой смысл тогда стараться и что-то делать, если Бог всемилостив и простит всех? Или, скажем, тот, кто считает идею спасения и всепрощения какой-то слишком простой уловкой, которая нивелирует свободу воли человека, если ему, например, не нужно спасение, как он считает?
- Вот смотри, - вмешался Мурена. – Чтобы мы хорошо себя вели, это же не Господу нужно. Это нам нужно. Мы не для него это делаем, а потому что считаем это правильным. И прощен будет всякий, кто раскается и попросит этого. Бог не может простить тех, кто сам не желает быть прощенным, несмотря на свою всеблагость, потому что уважает свободу воли человека, и именно человеку нужно сделать этот шаг.
Объяснения от Мурены Бенедикте всегда нравились. Епископ часто говорил красиво, но уж как-то слишком высоко, что это никак нельзя было приложить к земной жизни. А Мурена – вот что значит опытный логик – умел растолковать так, что Бенедикте становилось понятно.
- А чем виноваты те, кто умер, не успев узнать о Христе? Для них не предусмотрено спасения?
- Ну как же. Ты знаешь, что Христос после воскресения спускался во ад и вывел оттуда ветхозаветных праведников. А что касается сейчас – видишь, как быстро разлетается по миру слово Христово?

Епископ снова спешил. Бенедикта осталась размышлять. Рядом воодушевленно суетились тетка с Афранией.
- Мы идем проповедовать алеманам! И тут какие-то еще новые пришли – говорят, называются франки...
- О, это интересно! А куда идти?
- Да вот на форум же, выходишь за дверь и проповедуешь. Их там много.
Энтузиазм Бенедикты немедленно угас. Вот если надо куда-то идти, с трудом и сложностями, подвергаться опасностям, посмотреть на чужое селение – вот тогда да, это действительно проповедь, и это очень интересно. А так, на собственную улицу выйти – что в этом интересного?
- Кстати о проповеди. Афрания, я же правильно понимаю, что Атаульф язычник? Как же ты будешь выходить за него замуж?
Лицо подруги потемнело.
- Да. Но мы как-нибудь с этим потом разберемся.

***
Бертрам пишет прошение о гражданстве

Тем временем помощь Афрании не прошла даром: на очередной раз ходатайство Бертрама приняли, и в один прекрасный момент с форума объявили его имя в числе новых граждан. Сам Бертрам был где-то еще, и Бенедикта побежала его искать, чтобы сообщить радостную новость. У Бенедикты камень с души свалился: теперь огромная масса правовых вопросов – и совместного проживания, и статуса их брака, и – самое важное – статуса их будущих детей – наконец-то перестала денно и нощно ее мучить и заставлять мучить Бертрама. Он, принципиальный в одних делах, был совсем как ребенок в других, и подруги Бенедикты очень удивлялись, что Бертрам все еще без гражданства, хотя, кажется, его получили уже все, кто хотел. В глубине души Бенедикта уже даже не могла радоваться этому событию, поскольку ждала его так долго и так мучительно, что на радость уже не оставалось сил.
Бертрам за это время понемногу незаметно менялся: стал увереннее, нашел убедительный голос, снял зеленый варварский плащ и понемногу укорачивал штаны – хотя рубаху на тунику пока не менял. Какой он у меня молодец, с удовольствием думала Бенедикта.

Близился праздник Пасхи. Бенедикта позвала Афранию петь во время крестного хода, чтобы радость и благолепие наполнило форум. Христос воскресе! – восклицал епископ. Воистину воскресе! – отвечала община, и Бенедикта радовалась тому, как все чудесно складывается – и праздник Господень, и Бертраму гражданство дали, и божественную песню они с Афранией на два голоса прекрасно разложили. О, если бы можно было остановить мгновение!




Бертрам, новоявленный гражданин, на радостях решил взять перерыв в делах и снова позвал Бенедикту в отдельную комнатку постоялого двора. Теперь все было гораздо понятнее – и о чем надо позаботиться заранее, и что делать в процессе – и было уже не так неловко. Кроме того, Бенедикта теперь была спокойна за судьбу их возможных детей и оттого меньше волновалась. Если бы еще по коридорам дома не бегали чужие готские дети, играя в легионеров и варваров, было бы просто идеально.

Когда дело подходило к концу, супруги услышали, что кто-то вошел в соседнюю комнату и начал разговаривать – да так громко, что Бенедикта хотела постучать в стену, чтобы те говорили потише и не мешали. Однако диалог разворачивался такой, что оба наоборот прислушались. Разговаривали двое мужчин, причем одного было слышно прекрасно, а второй будто бурчал в ворот плаща.
- Что нам надо? Нам надо две вещи: драгоценности и женщин. Мы берем их везде, где можем, а вы, как овцы, даже не сопротивляетесь. Собственно, женщины нам с собой не нужны, от них на походе одни сложности - зато пригодятся здесь. А вот из остального мы возьмем все, что увидим и захотим. Нас привел вождь Меровей, он удачлив и скоро захватит все окрестные земли, и это будет наша страна! Что? Если мы уйдем? Если мы уйдем – сюда придут гунны. Нам с ними встречаться ни к чему, а вот ваш городишко они просто сметут. С нами хоть можно разговаривать, а вот гунны... А кстати, зачем ты меня сюда привел и кто ты такой?
Бенедикта с Бертрамом на цыпочках, чтобы не привлечь внимания неожиданных соседей, вышли из комнаты. На улице действительно что-то поменялось: надписей на стенах становилось все больше, по форуму разгуливали какие-то незнакомые варвары в черном, перемазанные сажей и с мечами, замотанными тряпками, и никто из римлян даже не пытался с этим что-то делать.



Бенедикта заметила Бальво и спросила его, что же это за дело, о котором он упоминал на исповеди – самое время, пожалуй, его обсудить вот хотя бы с ними, они же члены общины. Бальво задумался и обещал все рассказать, но чуть позже.

Заглянув в родительский дом, Бенедикта обнаружила его обитателей в большом волнении.

Епископ объяснил, что он получил письмо из Рима, в котором, кроме прочего, содержатся важные государственные сведения, которые почему-то не объявляют дуумвиры с форума – хотя они явно должны были получить соответствующие документы из других источников. Что же там говорится?
- Я прошу тебя никому об этом не рассказывать пока, иначе может произойти что-то плохое. Я тоже не намерен использовать эти сведения ни в чью политическую пользу или идти зачитывать их самому. В общем, варварский король захватил Рим и заставил отречься императора, Ромула Августа.

Бенедикта поразилась, но не очень поняла, что это значит. Императоры последнее время менялись довольно часто, и почти всегда – не по своей воле. Это значит, что их кто-то свергал, а потом сам провозглашал себя императором. Скорее всего, так произойдет и сейчас. Кроме того, император далеко, а сейчас у Бенедикты и так много дел здесь, в Кастра Регине - ее новая семья готовится к свадьбе кузена Оттора, да и другие свадьбы не за горами. О политике пусть думают политики, а о защите граждан - милиция и дуумвиры. В конце концов, каждый должен заниматься своим делом.
Комментарии: 7