Череда свадеб
Часто так бывает, что, когда новое поколение молодежи входит в возраст, сразу же начинаются свадьбы – почти одновременно, потому что кто не успеет выбрать себе спутника жизни сейчас – с большой вероятностью останется на бобах. Так произошло и после выпуска старших школьников в Кастра Регине. Жениться торопились так, будто чувствовали, что немного осталось мирной жизни впереди.

Клан Бальво Лысого готовился к новой свадьбе – племянник Оттор сватался к единственной урожденной гражданке из готов, Ланде, дочери покойного Рунгера Железного. Казалось бы, торопиться некуда – девчонке всего 14, но так, видно, заведено у готов.
Оттор не выглядел влюбленным и даже любезным женихом, предпочитая по-прежнему проводить время на кухне постоялого двора, куда Ланда иногда заглядывала.
- Эй, Оттор, ты бы хоть умылся и надел рубаху поприличнее! А то невеста тебя испугается и замуж не пойдет.
- А кто будет котел мыть, если я умоюсь, приоденусь и сяду сложа руки?
И все-таки свадьба состоялась – в одном из длинных готских домов, с большим собранием народа, в котором Бенедикта чувствовала себя белой вороной. Что при этом думала об этой свадьбе сама Ланда, Бенедикте осталось неизвестным. Оттор, умытый и причесанный, поднес невесте богатейший виттум, пожертвованный бабушкой для любимого внука.



После свадьбы в жизни Оттора почти ничего не поменялось – он продолжал целыми днями крутиться по кухне на постоялом дворе. Где при этом пропадала молодая – возможно, не знал и сам муж. Вот не будет он ей внимания уделять – сбежит она от него, думала Бенедикта. Женщине внимание нужно в первую голову, а тут полное равнодушие. И ведь как в воду глядела – ушла Ланда к франкскому жрецу учиться колдовству, а после и вовсе ушла с тем пришлым племенем – говорят, нашла там себе нового мужа. Ишь, змея подколодная, поразилась Бенедикта. А мы ей так доверяли! Такой фамильный виттум на нее потратили! Оттор, конечно, тоже хорош – за женой совсем не следил, но все-таки...

Свадеб оказалось так много, что епископ научил Бертрама благословлению брака и отправил на это богоугодное дело. Бертрам, хоть и выучил эти молитвы, решил все же подстраховаться и звал Бенедикту держать рядом текст, чтобы не получилось заминки в самый ответственный момент. Бенедикта очень гордилась, что помогает мужу в таком деле – пусть и такими простыми вещами. Приятно ощущать себя причастной к половине свадеб города.


Молодежь на свадьбе

Но не только молодежь, едва вошедшая в возраст, решила пережениться – к Гименею обратились и более старшие граждане, частью дождавшись подходящей молодежи, частью сами по себе. Так, в какой-то визит домой мать огорошила Бенедикту известием, что после своего развода (о котором было уже известно) она снова вышла замуж – за священника Мурену. Бенедикта была изрядно поражена в том числе тем, что ничто не предвещало, но ничего не имела против Мурены и была рада, что мать наконец-то будет не одна крутиться в своем большом хозяйстве и, может быть, станет чуточку счастливее. Опять же, умный и надежный Мурена в семье – к добру. Заметила только, что, видимо, жена священника – это у них семейное, поскольку у матери и первый муж был священник, и второй, и у самой Бенедикты тоже стал священником.
Не остался в стороне и старый солдат, дядя Феликс. Ему достался дивный трофей – Афрания Проспера. Здесь Бенедикта была поражена не менее – в глубине души она не верила, что скептичная, острая на язык Проспера вообще за кого-то пойдет, а не высмеет любого жениха еще на пороге. Но, видно, любовь и таких строптивиц усмиряет.


Отдельная история была с сестрой, Бенедиктрй Секундой. Она, ведомая своей давней страстью уехать в Рим, поначалу рассматривала в качестве женихов только италиков – ясно же, что всякий италик рано или поздно вернется в Рим, а только для этого он фактически и был нужен девице. Однако раз за разом с италиками не складывалось. И вдруг оказалось, что она выходит за младшего из близнецов Тарквиниев, семейства похоронной конторы, балагура, весельчака, песенника и похабника. Пораженная таким поворотом, Прима спросила сестру:
- Ты своей волей за него идешь? Ты же не хотела за галло-римлянина?
- Конечно, своей! Я как услышала, как он поет – и пропала... А еще я уверена, что он и стихи читает отменно!
Глядя на блаженное лицо и мечтательные глаза сестры, Бенедикта подумала, что вот так, в сущности, и подменяются у людей мечты, но главное, что сестра счастлива, и дай Бог, чтобы не разочаровалась в своем балагуре (который, подозревала Бенедикта, со временем окажется не только сердцеедом, но и бабником). А когда, во время благословения брака, оказалось, что Секунда переходит в род Тарквиниев cum mano, по старинному обычаю, ныне уже почти не используемому – Бенедикта с грустью подумала, что бежит, бежит сестра из семьи. Но на свадьбу подарила им парные браслеты – чтобы брак был крепче, а балагур не думал бросить сестру.


Ирония судьбы, которую Бенедикта не узнала ни на своей свадьбе, ни на свадьбе сестры, заключалась в том, что сестры вышли замуж за братьев – еще один старейший обычай. Правда, знал об этом только папаша Тарквиний, поскольку Бертрам был сыном его и Броны, а Томирия с Бальво вызвались спасти сестру от позора и растить мальчика как своего сына, рожденного в законном готском браке. Потому-то Тарквиний и поздравлял Бертрама на его свадьбе одним из первых, потому-то были так мрачны Бальво, Томирия и Брона.

Тройная свадьба. Бенедикта поздравляет сестру

Когда вскоре после свадьбы Бенедикта спросила сестру, каков муж в постели, та только мечтательно закатила глаза и растеряла все человеческие слова. Бенедикта поздравила сестру, но сама задумалась, что же такое делает ее муж, что вызывает у нее такие эмоции – поскольку ее собственное общение с Бертрамом явно было совсем иным: оно было скорее про невесомую нежность, чем про эту медовую сладость, написанную на лице сестры.

Вместе с Бенедиктой Секундой выходила замуж и Октавия. Прима и про нее думала, что эта упрямица ни за что замуж не выйдет ни за кого, да и кто будет терпеть ее выходки – не все такие неоплатоники, как ее многотерпеливая мать.

Антитеза матери и дочери

Однако же та нашла себе жениха по сердцу, да как раз такого, за каким долго и бесполезно охотилась сестра – за настоящего италика, Гая Тициана Сцеволу Таврического. Был он ярок, хвастлив и пройдошлив – постоялец Фуск рассказывал Бенедикте, что тот любит поесть и выпить за чужой счет, собрав при этом все городские сплетни. Ну что ж, две калиги – пара, и лишь бы Октавия любила именно его, а не обещание Рима, а сам он не бросил молодую жену в ближайшем городке, осознав, что наигрался.



Бенедикта долго думала, что же подарить на свадьбу людям, у которых есть все, и наконец придумала.
- Октавия, я хочу подарить тебе самое римское, что у меня есть – оливки. Пусть у тебя получится найти свой Рим.
Внезапно в разговор вмешался сам Гай:
- Есть такой старинный обычай: на свадьбе молодые едят оливки и бросают косточки в кувшин. Сколько попала невеста – столько будет дочерей, а сколько жених – столько мальчиков...

И только двое из их компании оставались в невестах – Сальвия Секунда и Афрания Альба. Та самая Афрания, к которой еще очень давно посватался Атаульф – и все никак не мог выполнить свой зарок.


Конец привычного мира
Обстановка в городе накалялась. Время шло, а никто с трибуны так и не объявил те новости, которые Бенедикта контрабандой узнала от епископа. Готы были чем-то напряженно заняты – но Бенедикта, переходя со свадьбы на свадьбу, не знала подробностей, а Бертрам вел себя как обычно.
Епископ, как ни пытался избавиться от этой участи, все же вынужден был подняться на трибуну и зачитать письмо римского архиепископа. В нем было сказано примерно следующее: Ромула Августа сверг король Одоакр, поэтому теперь в литургии стоит упоминать либо Одоакра, либо императора константинопольского Зенона, либо «кого сам считаешь нужным». Бенедикта, хоть и не в первый раз об этом услышала, вместе со всеми остолбенела от новости.


И тут события покатились кубарем.
На трибуне оказался Гай Тициан Сцевола, еще в свадебных красных одеждах, и заявил, что, поскольку императора больше нет, а городу нужна сильная рука, то он объявляет себя диктатором Кастра Регины.



Идеальная симметричная композиция: три девицы в середине, по бокам их охраняют их мужчины

Не прошло и полминуты, пока толпа онемела, как за его спиной появились Сальвий Урбик с мечом и Тарквиний со своей похоронной лопатой. Шансов у Тициана, смотревшего с трибуны на форум, не было. Диктатура закончилась, не успев начаться.



Но на этом дело не кончилось. На трибуну начали подниматься другие люди – заодно, к слову, и Бальво – и объявили, что, раз Римская империя здесь больше не существует, то теперь будет республика Кастра Регина. Тут же предложили голосовать:
- Кто за республику – направо, кто... не за республику – налево!
Бенедикта дар речи потеряла от такой наглости. Что значит «не за республику»? Сюда входит миллион всего, от свежесвергнутой диктатуры до продолжения Римской империи – которая, кстати, никуда не делась, потому что император Зенон по-прежнему правит в Константинополе, а откуда вообще взялся сейчас император в Риме, при учете, что столицу перенесли – вообще непонятно. Поэтому Бенедикта никуда не пошла, а осталась стоять посередине – недалеко от входа в родительский дом и в церковь. Почти все остальные перешли на сторону республики.
Тем временем выступал Бальво – обещал, что теперь будут правильные законы и правильно устроенная жизнь в городе.


Выбирали представителей от каждого народа – люди предлагали себя, а за ними вслед вставали те, кто им доверял. Бенедикта, Бертрам и остальная семья оставалась на месте. Бенедикту раздирали эмоции – Боже, глупцы, как плохо они читали историю! Никогда такие перевороты не заканчиваются хорошо, скоро наступит хаос и много крови... Все труды пошли прахом, зачем Бертрам с такими мучениями получал гражданство, если теперь все это ничего не значит? А Бальво? Так вот что он затевал, о чем не советовался с общиной? Что он потом скажет сыну и невестке, когда весь город встает за своих кандидатов, а эти двое, как неродные, не встают за патера фамилиас?


Бенедикта искала глазами дядюшку Рустика, потому что в этой ситуации он лучше всех знал, как надо поступать. Но Рустика не было на форуме. Римский закон перестал работать. Так разрушился первый столп Бенедикты, на котором стояла ее римская Кастра Регина.

Когда активные события на форуме перетекли в вязкое выяснение мелочей, Бенедикта побежала в церковь и там вцепилась в епископа:
- Отче, как теперь жить?
И епископ, озабоченный, но твердый, повторил свою коронную фразу:
- Как и раньше. Церковь не лезет в политику и не будет поддерживать ни одну фракцию.
- Но погоди, а делать-то что? Чего не_делать – понятно. А что делать, при условии, что жизнь наша рушится – непонятно! Мурена, хоть ты мне объясни!
- Ну смотри, наша задача сейчас – сохранить общину. Если станет совсем жарко – будем выводить людей из города и спасать кого сможем. Вооруженых стычек избегать, глупо впустую не геройствовать. В остальном – как тебе подскажет совесть.

На форуме продолжались разброд и шатание. Вдруг краем глаза Бенедикта заметила Октавию, с безумными глазами мечущуюся по площади. Она подмигнула Афрании, оказавшейся рядом, и они вдвоем аккуратно поймали Октавию под руки.
- Оставьте меня! Пусть все горит! Я подожгу этот город!
Девицы увещевали Октавию, убеждая не жечь города и не накладывать на себя руки, призывая одуматься и вспомнить о милосердии Божием. Октавия наконец перестала вырываться и расплакалась, рассказывая, как раненого Гая добили в госпитале, пока его лечили медики. Бенедикта с чрезвычайно смешанными чувствами это слушала, поскольку Гай изначально был ей несимпатичен, а уж попытки стать диктатором и вовсе непростительны. Но не в том ли задача христианина – утешать тех, кто нуждается в утешении, даже если он вызывает неприязнь? И вот ведь поразительно: всегда они ходили напару с Горацией, а тут, в самый сложный час, с Октавией остались те, кто менее всего был ей созвучен в помыслах – Бенедикта и Афрания.
- Он был единственным человеком, с которым я была готова прожить всю жизнь! Он был настоящим римлянином, обещал увезти меня в Рим из этой дыры! А ведь мы – тут она посмотрела в глаза Бенедикте – так с ним и не успели съесть те оливки и бросить кости в кувшин! Его подло убили в госпитале, беспомощного, безоружного – а я даже не успела взойти с ним на ложе! Отняли, отняли мечту!
Бенедикта только поражалась, что даже последнего негодяя кто-то любит и так по нему убивается. Если сам Гай вызывал скорее брезгливость, то Октавию было искренне жаль. Наконец, когда ситуация стала выглядеть приемлемой – Октавия несколько успокоилась, перестала маниакально искать огонь и стала способна слышать обращенную к ней речь – подруги сдали ее с рук на руки пришедшей Горации и поторопились к своим делам, поскольку теперь у каждого их было с избытком.

Тем временем к Бенедикте, подходившей к постоялому двору, бросилась мать:
- Бенедикта, я очень вам соболезную!
- Что случилось?
- Бальво... Там, в госпитале...
Бенедикта бросилась в госпиталь, но оттуда ее отправили домой – из путаных замечаний она поняла, что в госпитале произошла стычка с франками, в которой Бальво был тяжело ранен, а после умер от раны.
Тело Бальво уже лежало в доме. Безутешно голосила Томирия, суетилась бабка, молча плакал Бертрам, приходили рыдать и другие готы. Альда Старая громко каялась, что сама отвела Ланду к франкскому жрецу (при чем тут это сейчас?). Бенедикта не могла поверить – Бальво, крепкий и надежный, как дуб, заменивший ей отца, Бальво, который оставался последней надеждой на то, что вся эта затея с республикой не скатится в совсем уж полный хаос и резню, лежал в собственном доме мертвый. Бенедикта опустилась на колени и стала читать молитвы над телом – неизвестно, сколько погибло в той стычке и сколько еще погибнет этой ночью, будет ли время у епископа на отпевание – а заставлять Бертрама отпевать собственного отца казалось особо жестоким. Поэтому нужно прочесть все то, что можно прочесть без священника.
Тем не менее, полное отпевание в церкви тоже случилось, и делал это именно Бертрам – тем же глубоким бесстрастным голосом, несмотря на все произошедшее. Половина города говорила о Бальво то хорошее, что он успел сделать в жизни. Томирия рвалась и проклинала убийцу, не стесняясь епископа. Бенедикта понимала, что так нельзя говорить, и не только в церкви, но и вообще – но ничего не могла возразить несчастной женщине, по-прежнему язычнице в душе, у которой отняли смысл жизни. Потом Бенедикта будет уговаривать свекровь жить дальше, ради дома и детей – а та будет смотреть мимо нее потухшим взглядом и ничего не ответит.
Со смертью Бальво второй столп надежности Кастра Регины для Бенедикты рухнул.

Выйдя из церкви, Бенедикта увидела на трибуне Октавию. Та пила яд из чаши и проклинала тот город и ту жизнь, что так жестоко ее обманула – словом, она умудрилась сделать спектакль даже из собственной смерти. У Бенедикты защемило в груди – и оттого, что невероятно было жаль Октавию, и оттого, что их с Афранией труды пропали даром, и они не смогли убедить ее до конца, и оттого, что теперь Октавии уготован ад за самоубийство. Самым же нелепым было то, что Ларция, мать Октавии, в это время проводила в термах заседание философского кружка, пока ее дочь пила на трибуне яд. Вдруг Бенедикта осознала, насколько нелепы эти попытки удержать рассыпающийся дом простым повторением привычных действий, насколько слепа сама Ларция, что не увидела состояния дочери и пошла в термы, потому что заведенный порядок нарушать нельзя, вместо того, чтобы сделать уместное исключение и, возможно, спасти собственную дочь. Так рухнул для Бенедикты третий столп.

Тем временем город гудел, как растревоженный улей. После стычки с франками было неясно, не перерастет ли это в большую резню. Однако, как выяснилось, есть угроза и пострашнее – в городе ожидали гуннов. Всякий вооружался, как мог. Бенедикта тоже думала, не добыть ли меч или хотя бы нож, но отмела эти мысли – она же христианка. Часть франков ушла из города, захватив добычу и некоторых желающих уйти с ними, часть осталась и даже согласилась защищать город. На форуме строились отряды, выходили куда-то дозоры, но гораздо больше, чем стройного порядка, вокруг было волнения и хаоса. Бенедикта решительно вынула свою руку из ладони Бертрама и поднялась на трибуну. Семья и епископ смотрели на нее озабоченно – уж слишком много страшного происходило на трибуне за последнее время. Но Бенедикта чувствовала, что делает единственно верное сейчас действие.
- Жители Кастра Регины! Наступают темные времена. Поэтому хочу напомнить – и христианам, и всем остальным: идя долиной смертной тени, не убоюсь зла, ибо ты со мной!

Три возможные заключения
А дальше есть три варианта, что произошло после.

Либо гунны пришли и вырезали весь город, включая христианскую общину, и список мучеников за веру пополнился.

Либо гунны не пришли (вариант: пришли, но набег был короткий, и многим удалось его переждать), и Кастра Регина тихонько дотлевала еще одно-два поколения – без денежных вливаний из метрополии, постепенно теряя знания, обычаи, постройки, самих римлян, которых понемногу заменяли новые и новые пришлые варвары, и совсем сошла на нет либо превратилась в варварское поселение.

Либо гунны пришли, и приходили, и приходили, и приходили снова. А жители каждый раз уходили, и уходили, и уходили из города, пока не ушли совсем, бросив Кастра Регину на произвол варваров. А уйдя в очень неудобное и сложнодосягаемое место в окрестностях, основали там новое поселение, перенесли туда епископскую кафедру и всю ту римскую и христианскую ученость, которую удалось сохранить. Может, с Римом осталась прочная связь, а может, какой-то из следующих епископов объявил автокефалию и завел свой собственный обряд. Словом, могла получиться та же история, что в свое время выгнала жителей Аквилеи в Градо, а после и вовсе на соленые бесплодные бродячие пески лагуны. А через несколько столетий адского труда в лагуне расцвел невероятный, невозможный, неповторимый Город, сочетающий античное наследие, Восточную Римскую империю и много собственного таланта – город, которого никогда бы не появилось, не выгони гунны образованных римлян-христиан с насиженного места в совершенно не пригодные для жизни пески-тростники в море.
Комментарии: 24