Слова мне совершенно не повинуются, пишу не думая, не правлю - не знаю, как. Строчки выходят кривыми, беспомощными, это я не буду ему читать, но и выдрать страницу рука не поднимается, я терпеть не могу вырывать листы из блокнотов, это уродливо. Так хочется - мощно, красиво, уверенно; бьется где-то внутри глупая птица, которую я не могу выпустить...
Вы посмеялись бы над этими жалкими словами, и были бы правы. Я не хочу думать о вас, я же вас предала, иначе это не назовешь, и вы навсегда останетесь в моей памяти, немым укором...
Или нет? Я говорю правильные слова, что может быть выше, чем любовь Птенца к своему Сиру, и ощущаю их невероятную фальшивость по сравнению с этими стихами, неумелыми настолько, словно я опять только-только учусь писать...

Поднимает голову моя смерть, приближается отовсюду. Неужели в последний миг посметь – я опять не решусь, не поверю в чудо, но от чуда к чудовищу – только шаг, но ведь только шаг приведет обратно, ты мне больше чем… ты уже не враг, но последний шаг – это безвозвратно.
И какая разница, в чем она, если время, может быть, на исходе? В лихорадке серой дневного сна я увижу, может быть, жар восхода. Время сдвинулось и потекло быстрей, перестало быть ледяным кристаллом. Поднимает голову моя смерть – только раз моргнуть, и меня не станет, словно сдует бабочку ветерок, в тишине расплавится отзвук смеха; отзвучал давно мой последний вздох, но осталось эхо... не будет эха.
От чудовища к чуду – лишь шаг один, раз-два-три, па вальса с ночным кошмаром, но в биенье ритма я слышу жизнь, даже если скоро ее не станет. Обернись, я здесь, я еще жива, и пока струятся, шурша, минуты, я готова к шагу: и-раз, и-два… если это путы – пусть будут путы. Что ты, кто ты, о чем ты?... зачем мне знать, на такие мелочи время тратить, если это страсть, то пусть будет страсть…
Даже если времени нет – мне хватит.