mary_1983
Мария Полюга (Петрова), игры, 2012-03-05 03:24:28
Уже выкладывала, просто решила свести в один пост.
1. Роза Анвин, РИ "Песнь о Гилеаде", Нск, 2008 год.
style=border-width:
Меня считают снобкой, высокомерной дрянью, белоручкой и Бог знает кем еще. Потому что держусь особняком, тяжелой работы не делаю никакой и двигаюсь, будто кол проглотила.
Потому что смотрю на всех одним глазом. Второго нет.
Все верно.
Только чурания – лучше жалости. И много лучше огласки. Постоянно с ужасом думаю, что чьи-то случайные соболезнования «ах, наша Розочка, бедняжка… как, вы не слышали? Так вот, ее муж…» попадут не в те уши. Впрочем, нет – боюсь, что именно в те. В уши человека, который когда-то был моим мужем.
Все теперь кажется полузабытой сказкой, очень мало общего имеющей с реальностью.
Церковный пансион, «твои папа и мама теперь у Иисуса за пазухой, девочка», письма и деньги по почте от брата, «дорогие выпускницы, в этот праздничный день», «нет, братец, у тебя семья, я сама устроюсь», маленький чужой городок, чужие дети, чужие взгляды, «так это вы – наша новая учительница?», «мы подыщем тебе хорошего мужа, девочка»…
Он. Красивый, веселый, со сверкающими глазами и какой-то оглушающей улыбкой – просто появился и сделал меня своей, перед Человеком Иисусом и людьми. Счастье кипело внутри, казалось, еще немного – я разлечусь на миллионы солнечных брызг.
«Снова уезжаешь?» - «Я бы остался, но кто-то должен кормить мою жену!», «Снова уезжаешь?» - «Да, там надо кое-что порешать», «Снова уезжаешь?» - «Уезжаю», «Снова уезжаешь?» - «Отстань».
Возвращался всегда усталый, раздраженный. Поначалу быстро отходил, снова улыбался, говорил о разной чепухе, иногда о делах. Каждая следующая поездка как будто что-то в нем меняла – веселье, ласки шли на убыль…
Потом он в первый раз меня ударил. Я не поняла, в чем провинилась – просто, в очередной раз вернувшись из поездки, он вместо «привет» закатил мне пощечину.
«Святой отец, я хочу исповедаться» - «Да убоится жена мужа своего»
Побои стали повседневностью. Руками, ногами, кнутом. Признаться кому-то, даже брату, было стыдно.
«Ты перестанешь работать» - «Почему? Тебя ведь постоянно нет, мне будет скучно» - «Ты уйдешь оттуда, я сказал» - «Нет!» - «Не смей мне перечить, женщина»
Очнулась я тогда в подвале. Руки связаны. Было очень больно, встать смогла только на следующий день.
Кормил, мыл, убирал. Бил – все чаще кнутом, брал силой. Промывал и забинтовывал раны. Потом исчезал. На день, на два, на три – не знаю. Время исчезло. Со мной был только Человек Иисус – всегда, каждую минуту, чтобы не смириться, не умереть и не сойти с ума.
Потом – страшное понимание: беременна! Иисус, как я боялась за ребенка…
Когда стало очевидно, он даже обрадовался. Смеялся, кружился по моей тюрьме, целовал мои искалеченные руки.
«Сын!»
Развязал путы.
«Теперь ты меня отпустишь?» - «Куда?» - «Наверх» - «Зачем? Тебе там делать нечего»
Злоба, ярость, «пусти!», дверь, «никуда ты отсюда не денешься!», удар, еще удар, Иисус, как больно, Иисус, помоги, Иисус, кажется, я его убила, бежать, бежать, бежать отсюда…
Очнулась за городом. Странные люди, не знающие Человека Иисуса, но ставшие его невольными посланцами, нашли и залечили. Стала как новенькая.
Без ребенка. И без правого глаза.
«Спасибо. Мне нужно уходить» - «Не уходи, это опасно» - «Мне есть, к кому обратиться, спасибо» - «Не уходи»
Но не держали. Дали денег. Отправила письмо брату – без подробностей, просто сообщила о приезде. Какой дорогой, не написала.
Дорога, дорога, трактир, «нет, спасибо, все в порядке», трактир, «уже близко», еще трактир, «слышали? Зига Акмена нашли мертвым, говорят, забили кнутом до смерти»
Вот тогда и началась реальная жизнь. Без дома, без родных, в постоянном страхе, в постоянном бегстве с дыханием смерти – его дыханием – на затылке. Имена, повозки, школы – сколько их сменилось, я не считала. Ни к чему. Я направлялась в Гилеад. В город, где можно почти не бояться. В город стрелков.
Сейчас я – одинокая, покалеченная, испуганная – на месте. И больше мне идти некуда.
2. Ася Стасова, РИ "Далекая Радуга", Нск, 2011 год.
style=border-width:Тойво, я не знаю, почему Они не в состоянии оставить в покое то, что и без Них хорошо работает.
Да, Они – прогрессоры, а я – ретроградка; Они – экспериментаторы, а мне кусок натурального, жестоко убитого животного, приготовленный на доисторической кухне, в тысячу раз милее синтетического протеина. Они – перфекционисты, а я всю жизнь считала, что лучшее – враг хорошего, и с этой верой помру. Не исключено, что повесившись перед Их окнами.
Я очень боюсь, что ты, мой Тойво, мой Глумка, тоже уже – Они.
Мне тебя не хватает, очень. Я ревную тебя к прогрессорству, к чужой трижды проклятой цивилизации, жизнь которой ты делаешь лучше. За счет моей частной, личной, приватной и чудовищно одинокой без тебя, Тойво, жизни.
Ты не думай, что я пишу так, поныть. Я не ною. Я реву. В голос. И даже не потому, что скучаю – с тоской, бескрайней кроватью и пустынной кухней я уже худо-бедно обвыклась. Реву, потому что вся моя работа на Радуге полетела коту под хвост.
Глумка, ты не представляешь, что сегодня было. Все мои поля выгорели. Подчистую. Два года мелиораторских работ, первые шаткие успехи – все насмарку. Рассказывала ребятам из Детского про колосья, про корнеплоды – они ведь ничего такого не видели никогда, да и где бы – и вот, ни колосьев, ни корнеплодов. Вообще ничего. Выжженные земли.
А все эти исследователи. Экспериментаторы. Спасибо, наэкспериментировали! Местные умники спровоцировали какую-то чудовищную Волну, она прет по Радуге, не оставляя за собой ничего живого. Нам – горе, Им – феномен. Мы в панике ждем эвакуации, Они чертят графики.
Тойво, пожалуйста, возвращайся домой. Я туда прилечу уже сегодня, сбегу с тлеющей Радуги, как крыса с тонущего корабля.
Тошно мне.
Прости, что вываливаю это на тебя, что плачусь, что осыпаю проклятиями Их – твоих идейных сторонников, коллег, а то и друзей. Но, Тойво, я Их правда ненавижу.
А тебя – люблю.
Пожалуйста, не оставляй меня наедине со всем этим.
Твоя Аська.
3. Далила, ночная роль РИ "Талисман", Нск, 2011 год.
style=border-width:
Сколько Далила себя помнила, внутри нее была пустота.
Детские игры, домашние дела, книги, музыка – ничто не могло ее заполнить.
«Дочь, давай-ка выдадим тебя замуж». В доме начали появляться женихи. Одни были красивы, другие красноречивы, третьим повезло сочетать то и другое. Но в их глазах Далила видела ту же пустоту, что так тяготила ее – и отказывала.
Далила завидовала своей сестренке, маленькой Рахили. Та самозабвенно ухаживала за гостями, готовила им, развлекала – и все с искренней радостью, лучась любовью. Любовь. Рахиль любила людей только за то, что они – люди. Далила не могла любить тех, кто пуст внутри. Она сама была такой – и не любила себя. Она любила Рахиль, любила искренне, ревностно, не отпуская ее от себя ни на шаг. Рахиль была единственным человеком, единственным явлением, способным хотя бы ненадолго заглушить завывания внутренней пустоты Далилы.
«Отдай свою душу великой богине Амелькарте – и ты познаешь вечное блаженство». Отдавать было особо нечего, и Далила решила попробовать. Жрицам Амелькарты надлежало впустить богиню в свой разум, полностью отдавшись ее воле. Далила смотрела на статуи Амелькарты, на бьющихся в религиозном экстазе сестер по вере – и ничего не чувствовала. Все было как всегда. Пусто.
Проведя год среди жриц, Далила решила, что – все. Это безнадежно. Нет в мире ничего, что могло бы сделать ее счастливой. Кроме Рахили – но Далила видела, что сестра подрастает, ей пора искать свой путь. Вероятнее всего, она выйдет замуж, и ее муж станет счастливее кого-либо из смертных.
Далила все чаще думала о смерти. Быть может, в этом все дело – жизнь просто не для нее? Она поймала себя на привычке гулять среди скал. Подолгу завороженно смотрела вниз, прикидывая – не сейчас ли? Останавливала мысль о Рахили: сначала надо выдать замуж сестру, а там…
«Ты смотришь в никуда, силясь увидеть себя. Но нигде не может быть никого».
Далила вздрогнула и обернулась. Перед ней стоял человек. И он горел изнутри. Человек протянул руку, и Далила пошла за ним. Не задумываясь.