Окончание
Наконец мы собираем 10 человек, находим место в трущобах. Последнего человека для этого я нахожу прямо на улице, потому что прежнего кандидата увела куда-то Волчица. Рассказываем о жизни в республике. Прозелиты в восторге.
Проводим еще один ритуал. Теперь кругов два. Аристид уходит – его кара свершилась. Из круга хочет уйти и Тереза: «Мне не нравится, что происходит… мы подбираем людей для будущей республики прямо на улице». Да ладно, я знаю этого человека, к которому обратилась – недаром ведь он сразу согласился… Тереза такая же глупая, как ее вчерашние девчонки, которые мешали мне ее увести. Что ж, пусть уходит, пожалуйста, зато кругов теперь два… Не нравится ей, а ведь как хорошо, что мы успели вчера создать нового творящего, иначе нынешняя бы не возродилась, пав по прихоти Калеки… а вместе с ней и мы все.
Еще один год. Всем нужно ползти на коленях к Белому Древу. Тем, кто откажется, мы отрубим ноги… потом. Отправляемся по домам предупредить, находим двух дам. Они отказываются ползти и обещают прийти своими ногами. Хорошо же… я запомню, как они выглядят. В одном из домов барон Эль-Борн сидит с наследниками Гаем и Дианой и Викторией Строцци, они что-то обсуждают. Нет, этих я, пожалуй, к древу не потащу… как и встреченного на дороге Максимуса Темпест-Марка.
Вот у Белого Древа уже все. Лениво подползаем сами. А там горожане развлекаются принесением себя в жертву. Им что, трупов не хватает? Собираюсь уйти, и тут натыкаюсь на женщину, которая посмела мне перечить и не поползти. Подхожу и отрубаю ей ногу. А то ишь, приказов не слушаться…
Обсуждаем с Творящей, как во время гекатомбы сделать так, чтоб спрятать Творящего, к которому могли бы прийти на новым телом все остальные. Зависит от того, насколько тщательны будут поиски и насколько глобальной катастрофа. А и правда, что будет завтра? Я не хочу встретить последний час в ряду убийц, но если уйду… Я лишусь магической защиты, и добрые жители Анизотти, того и гляди, с удовольствием меня растерзают. У меня отнимут оружие, а ведь оно – это не просто продолжение меня, оно – я… Целую саблю, холод стали на губах… если я уйду, я забуду и ее, и себя. Не сейчас.
Лениво судим и убиваем еще одну поэтессу, воспевающую конец мира. Она скучна, она пытается угадать, что нам говорить… тоже мне, человек не от мира сего. Жалкий виршеплет. В соседнем доме собрались другие виршеплеты, среди них Вирджиния Вульф. Она проповедует новую теорию – что Удела нет, что каждый человек, подобно гончару, всю жизнь лепит из себя самого свой Удел, каждую минуту. И его задача – до момента смерти слепить из себя что-то, с чем не противно будет войти в вечность. И если понимать это так, то никакого нового мира не нужно – человек уже живет в новом мире, который здесь и сейчас творит для себя. Нну… с точки зрения веры это, может, и так, но что будет, если после 4-й смерти оказаться у подножия сверкающего столпа и выяснить, что ты ошибался и будешь наказан за нарушение Удела? Не то чтоб я верю в Удел… но что быть Богом, надобно Мочь, а не Хотеть. Хотя, может быть, Мочь и начинается с «пожелать».
Местный юродивый, лицо которого сейчас обезображено множеством черных черт, подходит ко мне.
- Хочешь, я возьму твои грехи на себя? (дежавю с «Карнавалом»)
Заманчивое предложение. Грехи есть, этого не отнять.
- То есть как на себя? Как же ты?
- Обо мне не беспокойся. Отдашь грехи?
- А что от меня требуется?
- Ничего.
- А как же дальше?
- А дальше сама. Живи, не греши.
Вот с этим, боюсь, будут проблемы… Да и что за мысль – отдать грехи кому-то там. За то, что сделано, надо отвечать самой, а не прятаться, подобно малышу, у юродивого под кроватью. Корнелий твердит о вине 15 лет… и хотя мне плевать на местных дохлых императоров, сказать, что я без греха, я уж точно не могу.
- Отдашь грехи?
- Подумаю.
У Калеки какие-то проблемы с Императором. Он считает, что Корнелий слишком мягок, по-моему, угрожает его убить. В ответ Корнелий на время снимает его с должности главы ордена – велит «подумать», велит снять защиту. Калека действительно задумчив. Вдруг он сейчас уйдет, убьет себя, убьет кого-нибудь и погибнет? Есть еще одно незавершенное дело…
- Послушай, Калека, я хочу сказать тебе спасибо. И за спасение на войне, и за доброе отношение в Кредонвиле, и сейчас – в Ордене (и действительно, трудно поверить, но Калека – заботливый и внимательный начальник).
- Ты хочешь уйти из Ордена?
Ох, Калека…
- Нет… нет.
В церкви проходит свадьба. Магистр Теренций ищет две тройки, чтоб схватить молодоженов сразу по выходе из церкви. Чуть позже с той же просьбой подходит Нестор. Я не спешу ее выполнять.
- О Близнецы, что же происходит! Члены Орденов не спешат выполнять свой долг! – воздевает он руки в молитве и падает на колени. Да… не спешат. И видимо, не я одна.
Приближается вечер. Мы собираемся в ставке орденов. Туда же притаскивают Блеза Паскаля, который покушался на Калеку – якобы Калека излишне злобствует, и не просто выполняет приказ Корнелия о каре, а садистски наслаждается страданиями. Неудачливый преступник уже в крови и со сломанным носом, но я пинаю его еще раз: «Вот тебе за Калеку!». Внезапно Император – а в общении с орденами он удивительно мягок и дружелюбен - обращается ко мне:
- Я хочу еще раз повторить, - Империя виновна и терпит кару. Но я люблю ее и страдаю вместе с ней. Мне не доставляет удовольствия нести ей эти муки, я сам терплю их вдесятеро. И если кто-то из вас будет мучить людей, потому что ему это нравится, я наложу кару на него. Понятно?
А, Корнелий вздумал защитить своих верных подданных от… других, еще более верных подданных? Вовремя… Смотрю на него с издевкой.
- Да, Император…
- «Да, Император», - внезапно передразнивает он. – Послушай, ты нужна мне и верно мне служишь. Но если ты будешь получать удовольствие от их мучений, мне придется наказать тебя… А мне не хотелось бы… мне будет тебя не хватать.
О Платонис, этот человек, не один раз называвший себя чудовищем, учит меня сдержанности и едва ли не милосердию! Куда я качусь… Я молча преклоняю колено и склоняю голову, на этот раз искренне. Это моя Минута, мой Год Позора…
Блезу Паскалю в качестве кары приказано забить насмерть кого-то из общины миролюбов, к которой он принадлежит. Он говорит, что не умеет. «Ничего, научим! Нет, пусть он выберет, кого! И пусть он сам выберет одного, иначе мы выберем троих!». Да уж, он не умеет, зато мы – мастера помучить.
Чуть погодя вижу на площади две окровавленных тела, которые он неумело молотит кнутом. Как горько это видеть, лучше бы действительно умел – убил бы раньше… И стоп, одна из них – Именующая?!? Нет… Все мое сочувствие ко второй жертве улетучивается: «Сильнее! Бей ее… Умирай! Умирай!», - молю про себя. К счастью, вторая действительно умирает раньше. Грубо, «по-орденски», беру Именующую за волосы и шепчу: «Держись!». Она кивает. Да, вот зачем мне еще нужна орденская кираса – в ней удобнее решать свои дела…
Предпоследний день этого мира клонится к закату. Мы вновь собираемся в ставке орденов. Принимаем решение наладить здесь дежурство, чтоб заключенные не оставались без присмотра. Из церкви даже сюда доносятся крики: «Близ-не-цы! Спасите нас… явите нам чудо!». Со стороны особенно хорошо видна безнадежность затеи. На площади в это время, говорят, состоялся спектакль театра и явление Старшего. У нас в тюрьме спектакль устраивают отец Мартин, который так орет в камере всякую ерунду, что приходится надеть кляп – бардак, а не тюрьма! – и старый аркн Регул Монрог, который через решетку обезоруживает сестру Волантис. Кроме него, в камерах двое, которые производят впечатление людей, живущих первый день; один из них – Святоша, второй – Блез Паскаль, хотевший войти в круг. Сейчас они зовут себя новыми детскими именами.
Встречаю на улице людей из второго круга. Они рассказывают, что набрали прозелитов на третий! Сами! Всего со второй попытки, собрав десять человек, они – уже без нас – создают его. В Анизотти уже 15… не республиканцев, но тех, кто разделяет наши идеи. Приятно.
Император возвращается, рассказывает, что отдал приказ сжечь Климентию, сжечь ее второе воплощение Надежду. И собирает нас. Он говорит о каре, об ее неотвратимости, о том, что он секира, не вольная прервать свое падение… Два паладина Ордена Меча высказывают ему сомнения в правомерности завтрашней кары и уходят от нас. Император продолжает, но внезапно в шатер входит юродивый. Он предлагает Императору сделку – юродивого распнут, а Император убьет его, но потом выйдет к толпе без защиты. Император соглашается, я не понимаю зачем. Ну да ладно, юродивый отдал ему свой браслет… он выдает себя за Старшего… это их семейные разборки.
Император берет с нас клятву, что если он погибнет сейчас, мы завершим его дело. Калека не клянется; Император пропускает это. Мне не удается отсидеться за спинами, и я с легким сердцем совершаю клятвопреступление: «Я завершу это дело», - говорю я. Да, так или иначе я его завершу, но не на стороне орденов.
Император идет на площадь. Втыкает копье под ребро распятому юродивому. И говорит жителям Анизотти, что снимает амулеты и беззащитен. И тут начинается необычное: один за другим жители начинают говорить: «Я прощаю тебя, Корнелий!». Сабля в руке… вот миг, когда можно, наконец, отомстить убийце Республики Солнца… это миг, ради которого я жила и 15 лет купалась в крови и дерьме имперцев. Но нет. Я не хочу убивать. Республику не вернуть, а лишняя сабля в спину безоружного… какая чушь.
Но тут сзади раздается: «А я не прощаю тебя, Корнелий!». И Калека вонзает меч Императору в спину. Из толпы с тем же криком вырывается какой-то мещанин… и те, кто не простил, режут императора на куски. Я смотрю на это глазами чужестранца: ну что ж, это ваш император… тоже вариант. Мысль на краю сознания: я не убила, но все равно Бог-Создатель дал мне возможность увидеть его труп… И тут вдруг маска Гнева покидает тело Корнелия, плывет во тьме и… прирастает к лицу Калеки. И вот это действительно страшно. Смерть непобедима… Конец неизбежен. Ведь «тот, кто убил дракона…», как говорится в старой имперской сказке.
Иду в трущобы в кабак. Там капеллан Железной Центурии, почему-то онемевший – тычет мне книгу в писаниями о Старшем и Младшем. Видимо, считает меня добрым человеком – его приводили кормить на орденскую кухню, а так как рук у него тоже теперь нет, кормить его надо с ложечки. Я сделала это, и его немая попытка пояснить мне что-то из писания – то ли благодарность, то ли попытка пророчества. Что он пристал ко мне – считает меня добрым человеком? Или просто «поговорить» не с кем? Но я не поняла его там, на кухне, не понимаю и здесь, в кабаке. Он отдает мне свою книгу. Забираю – надо же как-то прекратить это, увы, бесполезное общение.
Сюда же приносят какой-то труп. «Что тут за падаль!», - произношу я. Тут рядом вырастает мать юродивого (труп - его):
- Еще раз скажешь такое о моем сыне!…
- Ах, простите, я думала, это Корнелий.
Хм… что это я? Для Аристида люди – материал, для Корнелия – наказуемые, а для меня вообще… падаль?!?! Проклятые орденские привычки!
Уходим с площади в шатер прощаться с Корнелием. Некоторые члены орденов плачут у смертного ложа навзрыд. Дожидаюсь своей очереди и целую ему руки. Вкус мертвого тела Корнелия на губах – лучшее лакомство, даже в преддверии смерти мира. Я бы грызла эти холодные руки зубами – пусть завтра мир падет, но убийца Республики пал раньше… вот теперь действительно можно больше не грешить: незавершенных дел не осталось.
Выходим на площадь. Историки жгут собранные реликвии. Красиво горят, дорожкой. «И последняя реликвия, которую я хочу вам представить – слова». Тьфу… позеры.
Идем отлавливать бунтовщиков. В церкви происходит стычка с Беллатором Лукуллом – два меча в руках, сбитый факел, который тушат втроем орденцы и горожане… но в конце концов темницы получают новые партии пленных. Вот на допросе барон Эль-Борн. Он признает себя виновным… но излагает идею, что вина достойна не внешней кары, а внутренней работы. Тут допрашивающего отвлекают; мне приказано стеречь Эль-Борна и Лукулла. Они разговаривают, делятся друг с другом идеей, что человек должен сам вылепить из себя форму, в которой предстанет перед вечностью. Я смотрю на них… и мой путь бессмертия через Круги впервые кажется мне недостаточно убедительным. Вот эти благородные люди создадут Круг и будут прятать своего Творящего в сортирной жиже, чтоб его не нашли орденцы? Ннеет… они не согласятся. Мне неловко предложить им свой путь. А значит… он неверен?
Толпимся перед шатром императора в ожидании начала празднества. Меня окликает кто-то из новых кругов и рассказывает, что формируется четвертый. Ничего себе. «Ну, вы даете». «Ради Республики», - откликается прозелит.
О… ОООО!!! ООО! Стоило пережить 15 лет и два дня страданий, чтобы услышать ЭТО! «Ради Республики»! И ведь это прозелит, которого я уже не знаю, которого инициировали не сами эмигранты, а их последователи! И в эти дни, перед концом мира, из всей проповеди бессмертия, беззаботности, сытости, они сами выделили главное – Республику! Ее возрождение и новый шанс! Ее творчество! Я готова упасть на колени и молиться неведомо кому – мой Ответ найден и прозвучал.
Приходит полночь – время совершеннолетия наследников. Нарядная юная надежда империи стоит перед гостями, проводит новый ритуал, основывает новую династию Юниев, делится со всеми дающими клятву кровью, произносит формулу: «Бог во мне, Бог со мной, Бога в себе искать не устану». Все бы ничего, но за спиной новой династии Калека-Младший с копьем, и это значительно портит мизансцену. На фоне него Гай и Диана дети, слишком дети… Я не собираюсь присягать династии Империи, пропади она пропадом, я - иностранец; то же самое шепчет мне наша Творящая. Но в толпе я вижу кое-кого из новых кругов. Ну что ж.
Церемония завершена. Дан знак к ее окончанию… и Гай и Диана падают замертво. Хахаха, как изменились глаза тех, кто только что присягал. Новая династия просуществовала… меньше минуты. Взывайте к Небесам, кричите «Создатель», «Близ-не-цы», «Юнии», еще что-нибудь… Неважно. Небеса так любят в таких случаях играть в молчанку.
В толпе у шатра, оставшейся после празднества – оборванный крестьянин. «У нас в деревне-то не осталось никого, того-этого. Перемерли все. Я остался да Одноглаз. Так я того-этого, в столицу приехал – пострадать. А тут у вас, я гляжу, это, не страдат никто. А мы-то с Одноглазом чего, он слабый, пороть не может… так я того-этого, сюда приехал, пострадать. Удел же, Император сказал страдать же. Так вот я и приехал. Ежели пострадать, так я первый».
Я слушаю его с ужасом. «Пострадать… я первый». Покорно, с РАДОСТЬЮ лечь под плеть, под сапог, под нож… бичевать других. Смотреть на свою мертвую деревню – и думать, что ТАК И НАДО. Разве сможет барон Эль-Борн ЕМУ объяснить, что значит «Бог во мне, Бог со мной, Бога в себе искать не устану»? Или я – про творчество длиною в вечность? КАК ему объяснить? И ведь их таких… БОЛЬШИНСТВО? Но если им невозможно объяснить, что с ними делать – оставить в плену Удела, в состоянии праха? Опять счесть их «материалом» и «падалью»? ЧТО ДЕЛАТЬ??? Платонис, такого бессилия я не испытывала даже перед Корнелием…
Рядом Нестор, апологет разрушения империи. Мне кажется, что эта радостная готовность пострадать – чересчур много даже для него.
Спрашиваю Калеку (маску он снял), что будет завтра. «Переколю всех своим мечом, дарующим истинную смерть», - отвечает он. Да… мы предвидели такой вариант. Спрятать только Творящего не поможет, а 20 человек мы не спрячем.
Мне пора, пора уходить. Я не хочу встречать последний день мира с орденами, стоя в ряду убийц. Но и встречать его мычащей калекой тоже не хочу. Вот это и есть моя кара – за убийства на войне, за резню безоружных… Эта секира опускается на меня. Я не отдам этот грех ни юродивому, ни Корнелию… Нужно платить самой. Нужно. Но выйти сейчас из ставки ордена – это же изысканное самоубийство. Выйти – и забыть, потерять себя. Еще день… еще ночь, последнюю.

Наступает утро. Просыпаюсь. Ордена уже строятся у ворот. Крики: «Каратель!». «Сейчас!», - откликаюсь... и не спешу. Как назло – или к счастью - теряю было оружие, и эта краткая заминка избавляет меня и от пафосной сцены выхода из ордена и от возможного убийства. Снимаю орденскую магическую защиту, сжимаю верную саблю. Только бы дойти до города и не разучиться ей пользоваться. В последнем, безнадежном бою поднять ее на защиту горожан. Как тогда… в Магократии. Ах, да кого ты обманываешь… «защитник».
Добегаю до города, предсказуемо терплю в бою поражение. Рядом быстро откипают еще несколько схваток, в одной из которых на стороне горожан – сестра Волантис. Да, не так крепки ордена… А на все еще вкопанном в землю кресте новая фигура. О, да это Беллатор Лукулл. Ночь кое у кого, видимо, прошла содержательно. И тоже в поисках ответа.
Вот защита сломлена. Ордена выстроились, и явленный Младший – на фоне мрачного затянутого тучами неба, в кровавых лохмотьях и Маске Гнева он действительно выглядит как судия мира – под зазвучавшие звуки реквиема начинает свой рассказ о Последней Песне. Он призывает спеть ее достойно и не сопротивляться, а умереть красиво. Под маской он удивительно спокоен; он разговаривает с каждой вышедшей жертвой – покорной, проклинающей, восхищающейся – и в ответ на ее реплику возвращает ей ее чувства, смеется, спорит – ОТВЕЧАЕТ. Жертвы ведут себя по-разному; есть даже те, кто радуется наступающему наконец небытию. Мещанин, что вчера убил Корнелия, соригинальничал и тут: он договорился с бывшим палачом об истинной смерти и сейчас выкрикивает: «Я презираю мерзкого фигляра и ухожу по своей воле!», - и получает от палача удар. По своей воле, о да. А не пробовал своей волей принять решение выжить? Мочь, а не Хотеть…
И вдруг сзади шепот: «Круг… Встанем в круг!». Все вступившие в круги – те, кто еще живы – берутся за руки и произносят заклинание «Звено в цепи». Мы как одна большая семья… и нас много. Мы пытаемся поддержать друг друга. Я, уже теряя память, еле-еле сплетая слова, говорю им, что рада умереть с ними, а не с орденами. Кто-то из Ротшильдов (одного из них я вчера на площади до смерти напугала формулой «Звено в цепи» - знала, что он вступил в Круг, захотелось поговорить со своим, а он решил, что ордена их ищут) – что рад был бы жить в республике, рад был провести с нами, членом круга, это время и жаль, что, увы, так недолго, но благодарит нас за это. Приятно слышать такое… значит, последние дни мира мы провели не зря, всё-таки не зря.
И вдруг… круг разрывается. И в цепь встает… Аристид, покинувший строй орденов!!! Вот теперь я вообще ничего не слышу, я во все глаза смотрю на него. Буря эмоций – он… осознал? Передумал? Просит прощения сам, а не несет назначенную кару? Или напротив, пришел обвинить нас? Остается несколько минут… не стоит выяснять. Он здесь. Звено в цепи. И это тоже Ответ.
Калека подходит к нам, размыкает круг и оказывается внутри. Берет копье наперевес, поворачивается в поисках первой жертвы. Видит меня. Пришла пора последних слов.
- Я верю, что когда-нибудь, в новом мире, если он будет, Республика возродится и ответ на вопрос, зачем жить в мире без борьбы и угроз, будет найден, потому что этот вопрос будет вставать перед миром. И спасибо тебе, Калека, за то, что ты для меня сделал.
- Я Кестер, - говорит Младший и берет копье наизготовку.
И это лучшее, что я могу услышать в этом мире! Перед кем бы я сейчас не предстану, я умираю рядом не с Младшим, даже не с Калекой, а с Кестером… рядом с врагом, который давным-давно явил мне милосердие и простил меня. Умру человеком, личностью, а не комком плоти. То, на что не смела и надеяться. Бог ответил и мне.
- Привет, Кестер!
Копье врезается в грудь, и земля больно ударяет меня в лицо.

Часть 2.
Я очень ценю игры по миру Талисмана и считаю их (я была на двух) одним из самых важных событий, случившихся со мной в жизни, не только ролевой – в целом. Очень многое отсюда можно взять в неигровую реальность.
О чем была эта игра?
1. О власти. Испытать ощущения от безграничной власти – необычно. Медные трубы – самый суровый искус. Те, с кем ты можешь сделать что угодно – для тебя не равные партнеры по коммуникации. Ты смотришь на них словно с 10-го этажа. То, что для них – страдание, для тебя – обычное мелкое дело. И с ощущением власти страшно трудно расстаться. Уже, казалось бы, сто раз пожалел, раскаялся – а все равно, чуть что – по привычке считаешь падалью и рубишь ноги. И так не хочется снимать кирасу/отдавать удостоверение – с ними же удобнее… Сделала интересные выводы об отношении власти – любой власти, даже вахтера – к «подданным» в реальной жизни.
2. О поведении в мире без надежды. Необычный финал, когда нет возможности спастись и «все умерли», как ни взывали к молчащим небесам… это стоило пережить. И тоже вынести в реальную жизнь непривычное ощущение, что бывает, когда ты ничего не можешь сделать. И остается лишь принимать конец. «Самурай должен чувствовать себя так, будто он уже мертв». На этом фоне «скриптовость» финала – «не баг, а фича».
3. Об оправдании жизни. То, что делаешь каждый день – будешь ли продолжать делать это в последний день мира? Вспомнишь ли об этом перед лицом Младшего? Пожалеешь ли о зря потраченной минуте и роковом опоздании? Я увезла с Талисмана штандарт Ордена Страдания и собираюсь повесить его на стену, чтобы помнить об этом. Сразу после приезда закрыла аккаунты в интернет-играх и на бессмысленных форумах. Вспоминаю лик Младшего и смерь Творящей - и мне стыдно как один из итогов жизни предъявить им 900-й уровень в интернет-игре. Ведь богомерзкая Магократия, в которой, кстати, и детей рождается мало, и основанная на любви семья не в моде – это почти один в один наши фрилансы, дауншифтинги и интернетики.
4. О том, что значит быть богом. Кто такой Бог? Тот, кто МОЖЕТ сотворить мир (или уничтожить его). И именно на «мочь» следует сосредотачивать свои собственные усилия. Что можешь ты сам? «Божественно» готовить, петь, писать стихи, лечить людей. И если ты это можешь, то в своей области никакой Бог тебе не указ. Пока не наступил пункт 2. Но это лишь значит, что неплохо бы поучиться сотворять миры. Кое-кто этим уже занимается.
5. В связке с предыдущим пунктом – о Воле. Я поняла Волю как полное осознание того, что ты делаешь. В этом пункте убийца Калека смыкается с гуманистом Эль-Борном. В каждый момент нужно знать, что ты делаешь, и не полагаться в этом ни на кого, кроме себя. «Боишься – не делай, делаешь – не бойся». «Сначала все реши, а потом все выполни». Решил идти в могилу – закапывайся. И тогда, действительно, единственное, что с тобой можно будет сделать – это убить.
6. Одно из ярких впечатлений – встреча с «простецом». Ты ищешь ответы, как на работу ходишь на крест – а им не надо, они подбросят хвороста в твой костер. И их – 146%. И в отличие от Апокалипсиса, это намного более реально.
7. О проявлении своей Воли через подавление чужой. Чтобы добиться своего, где-то все равно придется применить насилие. И белее и пушистее в процессе точно не становишься. И все время нужно отслеживать, как не перейти грань пункта 1. Если получится. И что ТЫ думаешь, что получилось, а ОНИ уже не согласны.
8. Вдогонку к пункту 2: Талисман - игра с игроками НАШЕГО мира. Искать смысл перед лицом смерти и Близнецов могут и хотеть это делать могут только те, кто надеется-таки на диалог с Богом, который хоть на третий день, но воскреснет сам и воскресит тебя, а в вечности покажет твоим здешним врагам дулю. Настоящие персонажи мира Талисмана, пожалуй, смирились бы сразу или, как минимум, еще быстрее, чем наши.

Благодарности
Мастерам – за идею мира, за баланс сил, за идеальные шарлатан-теоретические прописанные роли. За Вопросы, которые ставит эта МГ в своих играх. Имхо, игры по миру «Талисмана» - лучшее, что есть в российских РИ.
Стройкоманде, особенно Вай-Цзы. Приехать из Москвы на неделю раньше, чтоб построить город в тайге под Красноярском – да еще какой город! - это я называю «фанат ролевых игр».
Нашему повару Софии Михайловне. Люто, бешено уважаю людей, которые тратят время на то, чтоб кормить игроков, развлекающихся на полигоне. К тому же готовят ТАК ВКУСНО.
Всей АХЧ-команде игры. После доставки на полигон беспокоиться не приходилось вообще ни о чем.
Еле, Илье Кареву как хозяину «Пурпурного квадрата», Даниилу Байкову - за теплый прием.
Игрокам. 100% игровых разговоров (неигровуха глубокой ночью у костра не считается), антураж и неподдельные внутренние переживания. Ощущалось, что процентов 20 игроков знают мир меньше, чем хотелось бы. Но это удалось скомпенсировать; зато приятно, что ряд новичков получили первую прививку ролевых игр высочайшим уровнем «Талисмана».
Игрокам орденов. У нас было хорошо. По-дружески и душевно. И был создан ряд убедительных образов.
Персонально Ивану Крюкову (за две роли) и Илье Кареву. Корнелий был очень убедительный и настоящий. Его хотелось то бояться, то жалеть. Временами забывалось, что это игрок, играющий роль. А крестьянин был ярким эпизодом в череде свидетельств безнадежности этого мира, причем ОЧЕНЬ близко к неигровой реальности.
Илья – всегда точен и разнообразен в образе. Играть рядом с ним – неизменно огромное удовольствие. Калека – ярок. Апокалипсис – шикарен.
Мише Москвину за саблю, Аэну за палатку, Саше Давыдовой за татуировку, Еле и FaCtory (последнее - реклама) – за КИРАСУ!
Мастерам – за игру в Красноярске и за Енисей. Это невозможно не добавить.
Комментарии: 29