Часть третья. Все не зря

После нас собрали в зале в общий круг, где все по очереди, передавая кубок (тоже, насколько мне известно, давняя ролевая традиция – к вопросу о квинтэссенции опыта сообщества) читали свой третий текст – цитату из «Сильмариллиона». Удивительно, но я, уйдя за своим просветлением, так и не задумалась до последнего момента, что все эти люди на войне были прототипами толкиновских персонажей, а не просто цитата из Толкиена оказалась у меня-игрока в руке, чтобы подбодрить и вывести моего военного персонажа на инсайт о войне и бытии.
Многие реплики сопровождал одобрительный гул, в духе «да, реально похож, так и получилось!». Только в этот момент до меня дошло, что Эльвинг здесь было про меня, а не просто для меня. Видимо, это мое прозрение и стало моим Сильмариллом.

Замечание. Здесь не могу не отметить еще одной аккуратности с двойным дном: ситуация снова была не в виде «а на самом деле вы…», она не отменяла предыдущего опыта, а расширяла его и позволяла, если кому-то не хотелось этого пласта, остаться в человеческом мире Первой Мировой, а что уж придумал, глядя на тебя, какой-то британский лейтенант – уже не так важно. Тут мне наконец-то, кстати, стало понятно, зачем (кроме игрового баланса и ПвП) нужны были немцы в сетке ролей: это в основном были феаноринги с соответствующим бэком братоубийственной войны (о каковой, кстати, было заявлено еще впервой ХС-части).

Тем не менее, Сильмариллион – не моя сказка. Он для меня описывается толкиновской же цитатой «Память – лишь зеркало, холодное, как Келед Зарам». Поэтому куда больше эмоций у меня вызвала зачитанный в финале мастерами монолог Сэма о приключениях.

На этом месте стоит упомянуть, что ВК я в свое время, за неимением собственного экземпляра, конспектировала от руки (компьютера у меня тогда тоже еще не было), и до сих пор у меня лежит толстая тетрадка с переведенными под копирку картами, особо любимыми фразами, общей древовидной схемой сюжета (через много лет очень удивилась, узнав, что прошла наоборот путь автора – он тоже рисовал эти схемы, но для того, чтобы перевести их в текст; я же вынимала их из текста обратно, чтобы не забыть все подробности) и алфавитами, которыми мы переписывались на уроках. Это я все к тому, что текст в особо понравившихся мне местах я знала почти наизусть. И до сих пор думала, что уж монолог Сэма я помню очень хорошо.

Оказалось же, что смыслов там, как обычно, больше, чем мне казалось полжизни назад. А канва Сэмовых рассуждения была вот какая:
- в приключения попадаешь случайно, тебя не спрашивают, хочешь ли ты в приключение (что прям отлично описывает переход с первой на вторую часть игры, и, как по мне, этой мотивации для наличия первой части уже достаточно),
- это только рассказывать о приключениях круто, а когда ты внутри них, может быть ой как несладко (эта мысль спасала меня многие годы во всех наших путешествиях и прочих историях, и примерно вот с какой стороны: вот сейчас тебе отвратительно, а представь, как ты через полгода будешь рассказывать об этом друзьям!),
- (и самое огненное в этом контексте, про которое я напрочь забыла) в какой-то момент Сэм с героев древности переходит на современность и вспоминает, что у них есть фиал Галадриэли, а значит, и в них, простых хоббитах, есть частичка Света.

Вот тут со мной случился еще один инсайт (ужасно сложно объяснить его словами, еще сложнее, чем про маки, но я попробую).
Дело в том, что у меня всю жизнь сложно и неровно с пониманием эпики и эпического. С одной стороны, эпика – это что-то ВЕЛИКОЕ. С другой, если посмотреть на разный реальный эпос, то там частенько воюют за корову, буквально за корову (вспомним того же быка из Куальнге) или вообще за овец (привет древним исландцам). Это рвало мне мозг, к примеру, на «Исходе»: как вяжется величие Торы с тем, что люди, ее пишущие, заняты в основном ходьбой, приготовлением пищи, дележкой овец и всякими другими повседневными бытовыми вещами, которые у меня мало вяжутся с ощущением Эпичности. Сомнения на этот счет зародил во мне Грей во время того же Исхода: «Овцы очень эпичны!». И тут я вспомнила, как иногда бывает, что ловишь ощущение смены масштаба – точнее, взаимного соответствия.

Пожизневый флэшбэк. Несколько лет назад я шла по Дороге Сантьяго. Это было то самое приключение, в которое я ввязалась по доброй воле, и со мной в процессе много всего разного происходило. Но отчетливо помню одно ощущение: в процессе, когда ты день заднем видишь не большие городские соборы, а маленькие деревенские церкви и часовни, и св. Иаков как бы уже не отделен от тебя масштабами и пышностью церковного убранства, а сходит к тебе со своей недосягаемой высоты и становится близким, соразмерным тебе – маленькому человеку с тяжелым рюкзаком и натертыми ногами. При этом, что важно, не уменьшаясь в своих масштабах сам, оставаясь тем самым св. Иаковым, хоть и в виде небольшой статуи такого же, как ты, путника в крошечной деревенской церкви с низким потолком. Это было, наверно, какое-то похожее ощущение, как у тех, кто шел по пустыне, страдая от тяжести скарба, жажды и от того, что дети не слушаются – и все равно ощущал, что на фоне этих бытовых и повседневных вещей великое все равно рядом, и этим бытовым никак не нивелируется и не оскорбляется.

И если первая часть монолога Сэма для меня была скорее про то, что обыкновенные солдаты ПМВ (то есть в данном случае мы) – это одно, а светлые эльфы – это другое, и не надо со своим хоббичьим ээээ лицом претендовать на эпический пласт, то как раз последняя мысль вдруг запустила синтез – да, мы простые, никакие не особенные и не специальные, но в нас же тоже есть! И тут как будто статуя Иакова сошла с головокружительной высоты собора в Сантьяго и встала рядом. Иаков от этого не уменьшился, зато ты знаешь, что в тебе – тоже есть!

(Перечитала и поняла, что понять предыдущий пассаж извне моей головы близко к невозможному. Вообще в который раз сетую, что смыслы, поднимаемые играми, порой оказываются за пределами вербального выражения и могут быть переданы только игрой, и то не напрямую, а как триггер для возможного инсайта).

После окончания чтения многие обнимались и плакали. Каждый, вероятно, о своем, но я – вот от этого. От того, как получился этот выход наверх. И от того, как много было в этот момент любви и света (спасибо, Хэлденн!).

Метапласт. Обыкновенное чудо
«Песня волшебника» из «Обыкновенного чуда» всплыла в самом начале, во время выступления магических музыкантов – а потом пунктиром шла через всю игру, меняя по дороге ассоциации и смыслы. И это – отдельный пласт, в котором мы говорили о наших ролевых играх и о том, как и зачем мы их делаем и в них играем вот уже сколько лет (неспроста у меня на почти каждое мастерское действие возникал рой ассоциаций, откуда у этого уши растут – по одному этому отчету это заметно, полагаю). Я давно подозревала, что «Обыкновенное чудо»  -  это на самом деле фильм о мастерении ролевой игры. Просто здесь получалось, что каждый игрок оказывался тем самым –
- Мне захотелось с тобой поговорить о любви. Но я же Волшебник. Помнишь, ты говорила? Помнишь?
- Помню.
- Вот я и взял, собрал людей, перетасовал их. И все они стали жить так, чтобы ты смеялась и плакала.

Только здесь не было выделенного персонажа, ради которого все крутилось – или каждый, если угодно, был (или хотя бы точно предполагался быть – очень сочувствую тем, у кого не срослось) этим персонажем. Просто мы в ролевом движении пытаемся среди повседневности и бытовухи сделать волшебство – и это, возможно, тоже один из слоев, которые мастера имели в виду в анонсе, что игра о сути волшебства.

Конкретнее говоря, при помощи этой песни в метапласте у меня закольцевался сюжет: во-первых, вся дальнейшая игра для меня стала той самой магической ораторией, сочетающей разнообразные внутриигровые, метаигровые и порой даже вовсе неигровые (но тоже из тех, что «желают странного») контексты, а во-вторых, в метапласт вышел ОБВМ моего первого персонажа – тот, что о музыке сфер и калейдоскопе, который, даже если кажется горсткой цветных стекляшек, на самом деле создает совершенные узоры. Не так ли и все наши РИ, которые внутренним восприятием-калейдоскопом преображают нетканку и чипы – горсть стекляшек для стороннего наблюдателя – во все то, чем являются для нас игры и зачем мы слова и снова входим в магический круг.

Резюмируя, хочу отметить, что со своей стороны воспринимаю случившееся как произведение искусства, причем 2.0: в картине или рассказе находишься не ты сам, а твой образ в восприятии художника; здесь же я в собственном живом виде оказалась внутри произведения, написанного для меня и про меня. Не представляю более огромного подарка, который могли бы мне сделать мои друзья. Не представляю того объема работы, эмпатии и смелости, который они вложили, чтобы соткать это полотно не для меня одной, а для 40 человек.

Получилось это со мной за счет того, что было поднято много релевантных мне контекстов, в которых мне удалось пройти по светлой стороне: сеттинги, особенности моих персонажей, сюжетные ходы раз за разом попадали в точку. Добавляло объема спонтанное подключение пожизневых контекстов, а также масса знакомых игроков, часто в привычных мне амплуа (что также поднимало весь пласт моего взаимодействия с ними на предыдущих играх и – самое удивительное – не отвлекало от текущей игры, а обогащало ее).

У меня неудержимый запас благодарности и любви к тем людям, которые это подготовили и которые делали это рядом со мной. И еще на закуску немного пожизневой магии и закольцованности сюжета: на прошедших выходных мы играли в игру про оперу, а на наступающих мы с нашим хором поем настоящую оперу в Питере. Отличный мотив, я считаю.