Подготовка

Перед игрой я мучительно колебалась – ехать ли. Особенно после переноса в Москву. И если ехать – то кем. С одной стороны, на белогвардейки у меня есть неизменный и любимый персонаж, а тут такой повод. С другой – он уже настолько кровью сердца написан, что обкатывать на Ланской непривычный формат меня очень смущало. С третьей – вроде бы ровно на ней идея игры-мемуара изначально и обсуждалась, а значит – грех ее не вывезти. С четвертой – я даже при Макдуфе не собиралась играть Ланскую, потому что не хотела использовать ее в качестве мастерского персонажа-маски.

Сомнения мои разрешила Хейтелл, которая убедила меня, что а) ехать надо, б) ехать надо не Ланской, а кем-нибудь навроде моей Коллонтай с «Красного террора» - которую я, надо сказать, тоже нежно люблю и которая сотворила чудо в моей тогда очень непростой жизненной ситуации. Но играть не Коллонтай, а кем-нибудь по соседству, чтобы иметь повод к эмиграции в 30х гг – ну к примеру меньшевичкой.
Три дня я ходила и думала. Меньшевики, Господи, тоска зеленая. Как, зачем? Что я буду делать в качестве упоротой меньшевички среди всего этого блестящего литературного общества, к которому на самом деле очень хочется присоединиться в качестве своей?
И вдруг я вспомнила про вот это:
[LJ-video]

Это феерическое произведение показал нам однажды в Венеции наш милейший Дымшиц. Это песня еврейских социалистов – Бунда. Сейчас про него мало кто знает, но вообще-то эти ребята старше РСДРП и были немалой частью его основателей на первом съезде – а также входили в Государственные Думы, присутствуют на серии злободневных открыток Табурина «Дети-политики», а во Вторую Мировую, продолжая деятельность в Восточной Европе, тоже немало сделали для спасения соотечественников. Тут-то и зажглась лампочка в моей голове.


Она, конечно, должна быть еврейкой. Даже если она не из Бунда - она явно сочувствующая и имеет там связи. При учете, что большинство присутствующих персонажей будут великороссами – вот хорошая причина вывести их на рефлексию. Ну и, будем честны, среди революционной публики еврейских женщин было немало.
Я посмотрела списки женщин-революционерок. Отмела сосланных и казненных еще в 19 веке, осталось несколько привлекательных вариантов. Раз уж она еврейка, в качестве детства и юности загрузим ей полностью, без изъятья, историю Александры Бруштейн из «Дорога уходит вдаль». Книжку я люблю и хорошо помню, бэк для прогрессивных идей там подходящий, а также Вильно, окраина империи, вавилонское смешение, гимназическая романтика и т.д. По спискам и возможности нахождения к 1914 году в Петербурге в итоге лидировала Любовь Исааковна Аксельрод – выдающийся марксист-теоретик, сподвижница Плеханова, родом из-под Вильно, полжизни преподававшая в красных университетах и пережившая сталинские чистки (хотя от марксизма в изначальном его виде никогда не отходила).


На мою великую удачу, Аксельрод оказалась именно меньшевичкой. Проблема партийной принадлежности была решена. В результате я окрестила персонажа Александрой Исааковной Аксельрод (что было ошибкой – на полигоне абсолютное большинство женщин было или Мариями, или Александрами), вывела средний возраст между реальной Аксельрод и реальной Бруштейн (настоящий возраст обеих мне не подходил) и слегка изменила ей концовку: после допроса в НКВД в 1931 моя Аксельрод, используя старые связи, уехала из страны – и соответственно ко второй части игры оказалась в Париже. Ее принципиальное отличие от подавляющего большинства присутствующих было в том, что это была не первая ее эмиграция: в 1890х она уехала в Швейцарию вместе с Плехановым. И потому, помимо иных взглядов на жизнь вообще, ее видение эмиграции было тоже совершенно иным – как временное неудобство.

Большая часть заявки была заполнена. Было ясно, какие у нее ключевые воспоминания взрослой жизни, что она помнит из детства (привет Сашеньке Яновской, особенно сюжетам про подтягивание отстающих под прикрытием зверюшек и про отпущенную из гимназии домой «юдейку», когда остальные должны весь день стоять на молебне в день смерти императора – только у меня на одного императора раньше). Было примерно ясно, про что характер – «Гугл» выдавал первой ассоциацией к Аксельрод – «Ортодокс» (ее псевдоним для печати) и бескомпромиссность по отношению к любым отступникам от марксизма – своим ли, чужим. При этом не лишена чувства эстетики, занимается литературоведением, в эмиграции защитила диссертацию о Толстом и вообще. Одно было во всем этом непонятно: на черта ей писать мемуар и при каких обстоятельствах она это делает.

И я, заполнив предварительно, что могла (Хейтелл очень оценила, но предупредила, что такому персонажу, очевидно, будет непросто), сыграла в правила по грибам – поехала в лес. Там, видно, Макдуф навел меня на месторождение превосходных подосиновиков. К вечеру меня осенило: она не сама пишет, она вспоминает свою жизнь, потому что это допрос! Потому что для такого персонажа нет причин вспоминать, у него работы невпроворот на каждом этапе.

Итак, паззл (как бы сказал Набоков, пузель) сложился. Оставшиеся два дня до игры я потратила на, во-первых, понимание отличий меньшевиков от большевиков, а во-вторых, основ марксизма, истмата и диамата. Еще со времен Коллонтай я помню, как это трудно – вдохнуть в давно пустые и одиозные слова тот изначальный огонь, который в них горел, пока не забронзовел под влиянием государственной идеологии. Но моя Коллонтайка была, во-первых, окружена своими, а во-вторых, ей уже не приходилось вести идеологических споров, поскольку у нее уже была позиция силы. Да что там – мне даже тексты речей для митингов не пришлось придумывать: все уже придумано до нас, бери и гони по тезисам. С Аксельрод было сложнее: во-первых, надо было отфильтровать ленинские наслоения и более поздние от плехановского марксизма; во-вторых, хорошо понять базовые идеи – мне о них спорить и убеждать, да так, чтобы у современных игроков, аллергически реагирующих на марксистский дискурс, не возникло того априорного отторжения, которого не могло быть у персонажей в начале ХХ века (иное отторжение могло быть, а такого – нет, не могло). Особенно осложняло дело то, что статьи самой Аксельрод находились с большим трудом (кроме «Господин Бердяев и моя бабушка»), приходилось довольствоваться Плехановым (и то изрядно потасканным советскими комментаторами в риторике «совершил политическое грехопадение»). Я решила, что на игре я лучше буду внимательным слушателем (там же литераторов немеряно), а про политику не буду говорить, пока не спросят. А то иначе вообще непонятно, как с такой позиции играть в эту игру. Ну и готовилась к глухой обороне и к тому, что все меня будут в лучшем случае опасаться, а в худшем ненавидеть, и играть со мной, возможно, никто не будет. Ну может быть кроме Денны, игравшего большевика и депутата Государственной Думы.

День первый, 1914
В результате, когда я, перепутав станции и простояв лишние полчаса в пробках в такси, добралась-таки на полигон, меня встретили на удивление ласково. По меньшей мере, никто не выказывал попыток игнорировать меня или обходить по широкой дуге. По определенным вопросам – например, насаждения гигиены среди нижних слоев населения или свободного доступа женщин к высшему образованию – я даже нашла немало сторонников. По базе мои идеи оказывались не такими уж маргинальными, что радовало меня несказанно.

Вскоре подоспела и игра в Минотавра (цыган я застала самым хвостиком и в этом сюжете не участвовала). Раунды участников отделялись друг от друга звуком трубы, и Аксельрод он с неизбежностью напомнил шофар. Я оказалась в числе претендентов на место Тесея и, пока мои соратники выполняли по очереди свои задачи, лихорадочно думала, что же я буду делать на своем месте. Конечно, всегда оставался вариант выйти из игры: риторика Минотавра была в том, что его победить может только тот, кто пройдет через смерть и станет богом, а богом становиться для Аксельрод, не верившей в них, было совершенно не с руки. Однако отказываться оказалось ни к чему: Минотавр потребовал убедить его (в качестве народа, а не Минотавра), почему он должен пойти за нами. Я сыграла парочкой беспроигрышных аргументов: 8-часовым рабочим днем и снижением детской смертности. Минотавр был поражен, и я осталась в игре (выбыв в результате перед самым финалом по собственному выбору, потому как, право, неловко становиться богом, пускай и в игре).


Александра Аксельрод не пасует перед обстоятельствами в виде Минотавра


То же, через призму памяти и мемуара

Дальше наступило приятное, тягучее бездействие, когда можно было лениво сидеть на веранде или в беседке, потягивать вино или кальян и неспешно рассуждать о том о сем, перемежая это слушанием стихов и песен. Я нарочно села не за стол, а во второй ряд – потому что мой персонаж действительно маргинален в этой истории. Это сработало – через некоторое время у нас в углу стихийно собрался политико-философский кружок с обсуждением злободневных вопросов (спасибо Денне и Опаленному). Периодически, однако, присоединялась к общему разговору (спасибо Городничеву), а также разговелась с гитарой – совершенно немарксистской, но чудовищно популярной в те поры песней про юнкеров гвардейской школы. «И стало нам немыслимо, безумно хорошо».

Безвременье
В сумерках, однако, колокол позвал нас к перформансам. Было ужасно нервно – формат для всех новый, непонятно, как-чего. На стене висело предварительное расписание по четырем блокам с названием сцены и ее участниками, но можно было добавлять свои. Я была записана в двух – одной моей собственной и одной массовой.

Моя сцена в первом блоке была задумана с неявной амбивалентинкой. С виду это была набившее оскомину выступление красного агитатора перед революционной толпой. Такое, да не такое: и революция была не октябрьская, а февральская; и красный агитатор – меньшевик, а не большевик; и на фоне показывают и поют явный революционный марш – но он на идише, тот самый «Долой полицей, долой самодержавие», с которого и начался мой персонаж. Надеюсь, у меня получилось сделать это остранение, когда под немыслимо знакомой поверхностью вдруг появляется неожиданное содержание.

В «безвременье» в случайных встречах я всласть наругалась на большевиков, которые устроили социалистическую революцию на 40 лет раньше, чем народ был бы к этому готов. В процессе этого всего осознала, что мне реально важно разыграть ту сцену допроса, с которой у меня мемуар написан.
- Вы преподаете марксизм-ленинизм?
- Я преподаю марксизм.
А пока я пересказывала Тайлами суть претензий НКВД насчет иудейских корней философии Бенедикта (Баруха) Спинозы – кстати, реальное обвинение, предъявленное настоящей Аксельрод – милая Саша Веттен поймала новоэмигрантку, старую марксистку в качестве свежего материала для своей газеты, что мы и разыграли в идущей встык к допросу следующей сцене. Конечно, с той самой статьей про Спинозу. И этот внезапный поворот сюжета обеспечил мне в буквальном смысле уверенность в завтрашнем дне – что я, опять же, не буду болтаться в одиночестве, презираемая всеми окружающими в духе «ну вот, за что боролись, на то и напоролись, ешьте теперь», а буду уважаемый член общества.

Кстати, заодно стало ясно, почему Хейтелл отговаривала меня ехать Ланской: этот типаж белогвардейской "кавалерист-девицы" на этот раз перешел к Марго, с ее практически точным воспроизведением биографии Зарарченко-Шульц.

Финальной сценой был темный трюм парохода – у каждого персонажа свой, но в смысле глобальной судьбы на всех общий. Тут я оторвалась, играя сферическую в вакууме нервную еврейку, которая страдает от толкотни и качки и молится «Шма Исраэль» (тут мы вслепую прекрасно разыграли с Денной дуэт «Кто пустил сюда еврейку?!»). Поднимаясь, мы отдавали в качестве платы свои драгоценности, взамен получая паспорта и новые игровые бумаги (бабочек и шахматные задачи). Пользуясь случаем, хочу еще раз выразить восхищение всем, кто поднимался на сцену или поддерживал ее жизнедеятельность.

День второй, 1934
На второй день моей первой задачей было правильно экипироваться. Аксельрод уже на момент 1914 не очень молода, а после 20 лет в молодом советском государстве здоровья отнюдь не прибавляется. Поэтому я сняла все украшения, свой любимый сюртук заменила на павловский платок, красивую юбку-годэ на специально сберегаемую для таких ролей стремную черную бесформенную юбку, подрисовала морщины и покрасила волосы в седину при помощи сухого шампуня (кстати, оправдалось на все 100, потому как и вид правильный, и голова наутро чистая). Короче, снарядив старую сварливую еврейку, я храбро отправилась на полигон.


Александра Аксельрод рассказывает о всеобщем высшем образовании в СССР

Там я поначалу не находила себе места. Окружающие были заняты либо чтением стихов, либо воспоминаниями, какие юбочки носили дети в 1909 году. Аксельрод все это было глубоко до лампочки, поэтому она, не найдя общих тем с прочими гостями и страшась многочисленных тягостных сцен узнавания, села писать письма (это вообще первое, что я написала по игре, хотя многие писали не останавливаясь): одно – в Литву, старому приятелю-бундисту, переправившему ее через советскую границу и далее на Париж, и второе юным товарищам в Испании, которые сейчас явно начинали страдать от поднимающей голову гидры испанского монархизма и которым явно требовалась помощь и опыт старшего товарища. Ответ от испанцев пришел довольно скоро, заодно принесли телеграмму о том, как наши товарищи страдают и гибнут от явных арестов и тайных нападений в Германии, появился повод крепко пообщаться с эмигрировавшим троцкистом тов. Ильиным (Октябрьским) и проч. и проч. Короче, пока все были заняты воспоминаниями и встречами, Аксельрод занималась актуальными делами, количество которых не уменьшилось, а даже увеличилось в эмиграции (вот она, сила интернационала). Я была так занята, что даже не заметила, что меня рисовали.




Александра Аксельрод получает свой портрет

А дальше раздался гром среди ясного неба – явился посол СССР со своей помощницей, блестяще сыгранные Фоссовеем и Таурель. Их появление вызвало у тов. Аксельрод только нервный смех. Поэтому, ведя светскую беседу с приятельницами Александрами Веттен и фон Крейц, Аксельрод ласково подозвала юную дипломатку на поговорить. Дальше началось форменное избиение младенцев, потому что Аксельрод пыталась вывести тов. Ягоду на хоть какие-то теоретические основы текущей государственной идеологии, перемежая это сравнительным сопоставлением качеств французских ликеров и апелляциями к простой логике даже без углубления в философию, а в ответ получала благожелательный стеклянный взгляд и бесконечные «взвейтесь да развейтесь» и «если партия сказала, что ваша статья ошибочна, то надо признать и покаяться». Прочие собеседницы периодически взрывались негодованием, а тов. Аксельрод откровенно наслаждалась ситуацией, в которой вся глупость текущего режима являла себя во всей красе. Еще никогда она не чувствовала себя так близко к тем, кто раньше эмигрировал в Париж, и так далеко от прежних соратников, отошедших от верного марксисткого направления. Пожалуй, один из лучших эпизодов.

На этом фото мне особенно нравится контраст между современными женщинами в брюках и с яркой помадой - и олдовой теткой буквально прошлого века. Аксельрод толкует юной комсомолке то ли о вине современного большевизма перед правоверным марксизмом, то ли о сравнительных достоинствах Бенедиктина (судя по жестам)

Также случилось и порассуждать о литературе: Аксельрод снова встретилась с Мороковым (прототип Бунин), и с неменьшим наслаждением вела с политическим противником диалог о современной литературе, свежих тенденциях психологизма и роли личности Горького в спасении русской творческой интеллигенции. Между прочим, получила от него в подарок брошь, на которой совершенно явственно были изображены темные_аллеи, сама поделилась с ним бабочкой и забрала в обмен задачу, решив таким образом какую-то его проблему.


Слева большевик, справа русский писатель. Все так, как должно быть

Под конец снова случилось время символизма. Сначала закольцевали сюжет с Минотавром – предложили персонажам разбиться на Тесеев и Ариадн. Я поняла, что ни та, ни другая роль мне не подходит – и оказалась права: оставшиеся и не выбравшие сторону оказались коллективным отцом, Миносом. У Миноса был такой текст, что я заплакала первый (но не последний) раз за тот вечер.
После персонажам нужно было выбрать одну из четырех стран-судеб и рассказать о своем выборе. Я выбрала пятый путь, дождалась конца и рассказала следующее:

Александра Исааковна Аксельрод.
Русская еврейка. Марксист. Интернационалист.
Человек без семьи и родины.
В 1934 году она уедет в Испанию, обучать теории макрсизма и помогать своим опытом местным социалистам – Comunista Izquierda de España и POUM. С ними она переживет всю гражданскую войну. С ними же в 1939, после победы Национального фронта, через Пиренеи в сложнейших условиях уйдет во Францию, через пограничные кордоны и лагеря для беженцев. (тут я подошла к группе Франции, и меня обняли за плечи).
Немецкая оккупация застанет ее в Париже. Тут бесценным окажется ее опыт подпольной работы – она будет структурно организовывать ячейки Сопротивления, потому что мало кто умеет делать это лучше нее.
Война закончится. Но для Аксельрод это не первая эмиграция. Она знает: никакая эмиграция не навсегда.. Надо просто дождаться смены режима или смерти основного политического противника.
В 1954 она ее дожидается. (я отхожу от Франции и перехожу к СССР. Там меня тоже обнимают за плечи). Она возвращается на родину - в Советскую Россию. Будучи уже очень, очень немолодой, через два года она умирает дома своей смертью, от старости.



На том игра формально заканчивается, плавно перетекая во «время воспоминаний о Макдуфе», в благодарности, в песни (наконец-то я смогла попеть всего, что хотела, с обеих сторон фронта!) и в прочее очень теплое, но совершенно невербализуемое. И слава тем, кто все-таки это сделал, несмотря ни на что.



В целом, я опасалась полного игнора и отвержения на этой игре. В результате, хотя было много пунктов, по которым я правда чувствовала себя отрезанной от остальных (не вставала на Боже царя храни, не реагировала на апелляции к религии, не писала дневников на первой части и не ностальгировала на второй и проч.) – опыт интеграции получился. У меня оказалось гораздо больше общего с окружающими, чем я боялась, и вообще мне невероятно повезло с чуткостью и эмпатичностью игроков. Хотя я не вписывалась в целенаправленный фокус игры – очевидно, что для общей картины необходимы были очень разные персонажи, и в этот раз этим разным была я.

P.S. А еще до меня только потом дошло, с кого же я неосознанно списывала своего постаревшего персонажа. В моей туманной юности у меня был учитель литературоведения в кружке Аничкова дворца – Рахиль Израилевна Беккер. Это была (и, смею надеяться, до сих пор есть) суровая, фанатично преданная своему делу женщина, беспощадно преследовавшая в своих учениках всякую халтуру, неясность мысли и ненаблюдательность, устраивавшая чудовищные разносы за неудачные сочинения и не жалевшая никого – но ученики ее буквально обожали. Когда я первый раз с ней столкнулась, она еще месяц являлась мне в кошмарах. Через полгода, однако, я сама пошла к ней на занятия, хорошенько поразмыслив и осознав, что под грозной обложкой скрывается глубокая любовь к юношеству, так отчаянно на нее непохожему, но через литературу имевшему какой-то шанс на взаимопонимание. И она была в числе немногих людей, которые сделали меня такой, какая я сейчас. Поэтому слава Богу за все.
Комментарии: 7